Том 1. На рыбачьей тропе ; Снега над Россией ; Смотри и радуйся… ; В ожидании праздника ; Гармония стиля - Евгений Иванович Носов

В специальном постановлении ЦК КПСС «О литературно-художественной критике» исчерпывающе разъяснено, какой должна быть наша критика. Я лишь в заключение скажу следующее: писатель — это огромная всенародная ценность. Я позволю себе сравнить его с пахотным полем, которое в хороших, умелых руках, при бережном его возделывании будет долго и плодотворно давать устойчивые урожаи.

1975

Выступление на церемонии вручения Государственной премии РСФСР

Как писатель я черпаю вдохновение в своем курском соловьином краю. Я переносил на страницы книг образы простых людей, которых встречал на пашнях и в избах, людей, заровнявших воронки и окопы недавней войны и вновь обративших поля сражений в поля мирного созидания.

Я ставил перед собой весьма скромные творческие задачи, довольствовался рассказом или маленькой повестью и вовсе не рассчитывал, что они получат столь теплый прием за пределами Курщины. Но, оказывается, я ошибался, недооценивая душевной чуткости и тонкости остального российского читателя, порой удаленного от моего писательского стола на тысячи километров и раскрывавшего книгу где-то за далью сибирских лесов, за степной ширью Дона и Кубани.

Присуждение Государственной премии РСФСР было для меня волнующей неожиданностью {28}. Это высокое и всенародное признание окрыляет, придает новые силы и желание поскорее вернуться к своему писательскому верстаку. Но вернуться уже с еще большим чувством ответственности перед читателем, который, как я теперь понимаю, внимательно следит за каждой моей строкой.

Что я собираюсь писать в самом ближайшем будущем? По-прежнему откликаться на злободневность, на сегодняшние запросы нашей жизни. Как писатель-фронтовик время от времени буду писать о войне. Но не просто о баталиях, а стараться выявить новые и новые духовные сокровища советского народа, одолевшего самое злобное, самое кровожадное чудовище во всей истории человечества.

И по-прежнему буду писать о деревне, поскольку тема «человек — земля» самая любимая, самая волнующая для меня, являющаяся чутким исследовательским инструментом социальных и нравственных проблем. ‹…›

1976

Выступление на V съезде писателей РСФСР

Дорогие товарищи! Как вам известно, меня и еще некоторых писателей причисляют к так называемой «деревенской прозе». Получается так, что существуют просто писатели и просто поэты, свободные граждане нашей литературы, которые вольны избирать любую тему или же вовсе не избирать никакой. И никто с них за это ничего не спросит. И существуем мы, «деревенщики», с которых спрашивается многое. Правда, говорят, что назвали нас так вроде бы не совсем удачно, обещали чем-то заменить это название, но оно так и присохло. Ходить в «деревенщиках» уже тем неудобно, что за провинность одного из нас критики секут всю деревенскую прозу оптом {29}. Так сказать, для профилактики. Так что писателей названного профиля украшают не только книжицы и книжки, но и не проходящие синяки и шишки. Однако надо полагать, что это придает им определенный запас гражданской прочности. Не знаю, по этому ли поводу в Воронеже некогда ходила присказка, что, мол, за одного Кочербитова двух Некочербитовых дают…

Сколь помню послевоенную «деревенскую прозу, с самого ее зарождения (а родоначальником таковой справедливо будет считать Валентина Овечкина), столь же давно подвергается она на своем пути постоянным нападкам всякого рода перестраховщиков и ревностных радетелей бесконфликтности в литературе. И такие нападки понятны и диалектически закономерны, потому что уж больно щекотлива и непроста деревенская тематика, как непростой оказалась сама жизнь, ее породившая.

Эти перестраховочные нападки начались еще с самого Овечкина, когда тот, одержимый страстью переустройства нашей деревни, еще не сняв окопной гимнастерки, написал свою горячую и благородную повесть «С фронтовым приветом», во многом предопределившую его «Районные будни». И вот что начертал на ней некий критик:

«Пысанина т. Овечкина… лежит по-за межами художной литератури. Це наскризь шкидлива и ворожа пысанина…»

И это обвинение было брошено писателю-коммунисту, кто еще юношей в начале двадцатых годов возглавил коммуну и был ревностным устроителем колхозной жизни до последнего своего часа.

Вспоминается и тот момент, как перепугались издательские чиновники, когда Валентин Овечкин положил на их стол первые, дышащие жаром овечкинского сердца главы «Районных будней». «Что вы! Как можно! Это же против нас!» — воздели они руки. И лишь редакция «Правды» сразу поняла, о чем эти волнующие страницы. Помню, как в те дни «Правда» передавалась из рук в руки, словно окопный «боевой листок», а Валентина Овечкина наперебой зазывали на партийные собрания в райкомы, колхозы, совхозы и машинно-тракторные станции. А какая шла к нему почта! Ежедневно на крыльцо его льговского дома {30} поднималась замотанная почтальонша, грохая на стол тяжеленную сумку, — так рукоплескала страна мужеству и несгибаемой отваге писателя.

Был период, когда местные воронежские чины не подавали руки Гавриилу Николаевичу Троепольскому за его повесть «В камышах». Не здоровались потому, что агроном и писатель Троепольский публично предупреждал: «Осушение земель в нашем краю пониженной влажности — большая ошибка. Надо остановиться!» Не послушались. Продолжали спрямлять реки и речки, обезвоживать луга, тем самым неразумно высушивая не только землю, но и душу самого земледельца.

Возможно, лауреат Ленинской премии журналист Василий Песков помнит эту печальную историю и то, как ему пришлось выручать писателя через «Комсомольскую правду», где в поддержку Троепольского была напечатана серия очерков против бездумной политики спрямления рек и самонадеянного обращения с природой.

Текла по нашей курской земле речка Полная. Одно только название чего стоит! Пол-на-ая! И верно, вода в ней стояла вровень с берегами. И колыхались, млели, благоухали по ее лугам тучные травы, отъедались на этой вольнице колхозные стада, вольготно обитали здесь выдры, норки, дикие утки, а тем паче всякая рыба.

Но вот и до Полной дошел мелиораторский зуд. Кому-то не понравилось, что речка делает по лугу всякие выкрутасы, занимает много полезного места. Понаехали экскаваторы, бульдозеры, кусторезы, гусеничные мотыги и прочая рекоспрямляющая техника. Речку Полную всем скопом быстро обуздали, вытянули в струнку, более чем на метр понизили ее уровень, а тем временем заодно осушили окрестные старицы и болотца, срезали наголо все кустики и поемные ольховнички, и стало вокруг лысо, голо и сиротливо, как на луне. И скорбно бежит теперь по этой выутюженной луговине уже не полная, а переполовиненная, униженная и спрямленная река, обложенная глиняными безжизненными отвалами. Говорят, будто бы у входа в новое русло перерезали ленточку и трубы играли туш, и это должно было символизировать победу над стихийными и неразумными силами природы. Но была ли победа? Не рано ли