Том 1. На рыбачьей тропе ; Снега над Россией ; Смотри и радуйся… ; В ожидании праздника ; Гармония стиля - Евгений Иванович Носов

души в высоких сферах, хотя детство было голодное и полураздетое. Я научился рисовать стихийно. Это тоже была попытка удержать в своих руках человека, воспроизвести его. Но это не сделало меня художником-романтиком. Когда я работал в областной газете, стал писать. Сейчас могу сказать, что это были вещи легкомысленные, незрелые, несамостоятельные, робкие.

— Вы так же, как и Виктор Астафьев, были на войне. Почему для вас эта тема не стала главной, как у Астафьева?

— Видите ли, я не чувствовал себя достаточно зрелым для того, чтобы взяться за тему войны. О войне хочу написать по-своему, никого и ничего не повторяя. В замысле — повесть о солдате, о том, как в период отступления он шел деревнями и нашел ребенка, которого взял с собой… Это своеобразное понимание темы, когда и выстрелов нет, а война: состояние бойца, гуманные качества характера, через это показать силы народные… Наиболее свободно я себя чувствую на «деревенской» теме. Мое романтическое воспитание каждодневно сталкивалось с суровыми картинами быта. Родственники по материнской линии у меня и сейчас живут в деревне; все они прожили трудовую жизнь, когда я приезжал, видел, как нелегко им все досталось. Кроме того, поскольку я был газетчиком, много ездил. В общем, могу сказать: о деревне знаю все — что воткнуто в застрехе, где сверчок живет, чем топят, что едят… Так что личный деревенский опыт в сочетании с конкретным опытом жизни — может питать еще долго.

— Вы много ездили, много видели. Что вас больше всего поразило, запомнилось?

— Поражает не то, что хочется, чтоб человека поразило. Меня поразила старушка, продающая цветы, которую я видел десять лет назад. И до сих пор на том же месте она продает цветы.

Я видел Кижи. Они меня не поразили, хотя, конечно, могу сделать вид, что удивлен.

— Как вы стали литератором?

— В литературу потянуло потому, что это оказалось моим подлинным призванием. Хотя, конечно, бывает: даже если ты и хочешь стать писателем, это не всегда близко к исполнению. А бывает, что ты и не думаешь, а становишься им.

— Всегда ли вы получаете удовлетворение от своего труда? Можно ли сказать: ваш труд — ваша радость?

— Очень часто мне кажется, что рассказ не получился, и вместе с тем у меня не было ни одного забракованного рассказа. В основном я всегда сам чувствую, что у меня так, а что не так. Могу сказать о своей вещи, как о чужой. Я работаю так: двадцать листов в корзину, один — в дело. Пишу строка к строке — если она корявая, не могу писать дальше. Получается сразу как бы начистую. Если я страницу перевернул, к ней уже не возвращаюсь. Очень много читаю себе вслух написанное, чтобы не обрывался музыкальный настрой, определенная интонация. В каждом рассказе должен быть фон музыкальный, первые два абзаца настроены на определенную волну. В рассказе «За долами, за лесами» первые фразы — настроечные. Если эти фразы уловлены, рассказ будет прочитан. Это та самая стилистическая магия, когда мысль внутренняя, глубоко спрятана: та гармония стиля, которая критиками почти не оценивается. Отсюда и моя производительность: самое большое, о чем я могу мечтать, — три рассказа в год: и каждый рассказ как бы от другой матери. В общем, написать рассказ — все равно что родить ребенка. Зато уж потом, когда работа сделана, — тебе легко и все тебе друзья.

1968

Выступление на IV съезде писателей РСФСР

Меня причисляют к писателям-«деревенщикам». Хотя я и не разделяю такой искусственной градации, тем не менее действительно черпаю свое вдохновение в «поэзии российских деревень».

Еще в начале шестидесятых годов в рассказе «За долами, за лесами» свою курскую землю, в отличие от рубленого, деревянного Севера, я называл соломенно-плетневой Русью. Поезжайте по Курщине теперь! За десять с небольшим лет тысячи сел перестроились заново. Нынешнее село, не говоря уже о самих колхозах и совхозах, стало ненасытным потребителем гвоздей, стекла, цемента и особенно красок. И меня по-хорошему волнует эта разбуженная потребность нашей деревни в цвете, звонких красках, в радости бытия. В решениях мартовского (1965) Пленума ЦК КПСС, помнится, ничего не говорилось специально о красках, тогда решались самые насущные проблемы села, а смотрите, какие непредвиденные ответвления и побеги дала жизнь, как повернуло ее к эстетике, когда намечены верные решения в самом главном!

Всего о нынешней деревне не рассказать в коротком выступлении. Об этом нужны не разговоры, а книги. Книги нужны не только для того, чтобы отобразить эти перемены, но и затем, чтобы поразмыслить над новыми проблемами, которых нисколько не убавилось.

Так вот — о книгах. Несмотря на остроту и важность многих и многих проблем, книг о современной деревне, на мой взгляд, маловато. Нет у нас теперешних, сегодняшних «Районных будней», «Липягов», «Капли росы», коими зачитывались мы еще совсем недавно.

Настоящий художник не может позволить себе пописывать просто так, ради одного удовольствия, тем паче без всякой связи с жизнью, пренебрегая ее течением. Он живет и борется в литературе не ради самой литературы, а — через ее посредство — ради утверждения жизни и справедливости.

Русская литература — думающая, выстраданная, она заставляла думать и свой народ, являясь его нравственным и эстетическим зеркалом. Никакой другой литературе в мире так не верил никакой народ, как верил своей литературе народ русский. Так уж исторически сложились роль и значение художественного слова в народных чаяниях и надеждах! ‹…›

Советская литература полностью переняла эту высокую миссию от своей классической предшественницы. Взятая на вооружение Коммунистической партией как средство воспитания народа, она с неослабным вниманием вглядывается в жизнь, познавая простого человека труда, его нравственные и духовные глубины. ‹…› Гражданская заинтересованность нашей литературы в делах страны такова, что, честное слово, по многим лучшим ее проблемным произведениям можно смело принимать государственные решения.

Недавно в «Комсомольской правде» лауреат Ленинской премии журналист Василий Песков писал:

«Агроном и писатель Гавриил Николаевич Троепольский публично предупреждал: „Осушение земель в нашем краю пониженной влажности — большая ошибка. Надо остановиться!“ Не послушались. Продолжали искать „резервные гектары“ для пашни там, где искать их не следовало».

Василий Песков из-за недостатка места не сказал, но я знаю, как этот мужественный писатель, Гавриил Троепольский, один сражался против неразумной кампанейщины на протяжении ряда лет и какие синяки и шишки получил он в этой неравной схватке. Но не отступился.

А в общем, дорогие товарищи, во многих наших достижениях на сельскохозяйственных рубежах есть немалая писательская лепта — тех самых озабоченных