Том 1. На рыбачьей тропе ; Снега над Россией ; Смотри и радуйся… ; В ожидании праздника ; Гармония стиля - Евгений Иванович Носов

выслушав, встал из-за стола. Я подошел к нему. Он снял с руки камчу — короткую плеть с бараньей ножкой вместо рукоятки — и молча протянул ее мне в знак расположения. Затем он отвязал повод лошади, на которой ехал мальчик, и, придерживая стремя, указал мне на седло. Как только я устроился, старик, ухватившись руками за луку седла, одним быстрым движением вскочил на коня. Конь нетерпеливо затанцевал, пятясь и приседая на задние ноги. Сейтгали протянул руку мальчику, и тот, опершись ногой на стремя, вскарабкался и уселся позади старика на мешках. Сейтгали пришпорил коня, и мы тронулись в путь.

Сразу же за чайханой дорога круто повернула к угрюмым хребтам Джунгар. Слева бурлила река. Когда на ее пути встречались плоские плиты, отшлифованные тысячелетиями, вода перекатывалась через них широкими и тонкими струями, настолько тонкими и прозрачными, что сквозь них, словно через какое-то непрерывно струящееся жидкое стекло, упругое и гибкое, отчетливо виднелся каждый валун, каждая расщелинка на речном дне. Брошенный в струю булыжник отскакивал от нее, как от резины. У выступающих на поверхности камней вода теряла свою бирюзовую прозрачность, вспенивалась и шипела, будто в нее подбросили соды. Мельчайшие брызги носились в воздухе, и с берега на берег изумрудно-розовым полудужьем перекидывался мостик радуги. Река неумолчно грохотала, заглушая цокот копыт.

Сейтгали ехал впереди, пустив лошадь торопким шагом. Сидел он все так же прямо, сосредоточенно, будто к чему-то прислушивался, но по тому, как он уверенно погонял коня, подбадривая его пятками своих мягких сапог, трудно было поверить, что это ехал слепой всадник. Я удивлялся его неожиданному преображению. Наверно, он чувствовал себя за столом куда хуже, чем на коне. Он свободно обходился без поводыря. Я не замечал, чтобы мальчик, сидевший позади, помогал находить дорогу.

Мы поднимались все выше и выше по чуть обозначенной каменистой дороге. Она вилась по узкой террасе, повисшей над рекой. Местами к дороге вплотную подступали отвесные скалы, и она настолько суживалась, что издали казалось, будто путь вовсе обрывался. По спине пробегал неприятный холодок страха. Я судорожно впивался коленями в бока лошади. Конь, видимо, чувствуя неуверенность седока, нервничал, косился на стремнину, тревожно всхрапывал. Не раз я был готов остановить коня и повернуть обратно.

Но Сейтгали как ни в чем не бывало покачивался в своем седле, выказывая полное равнодушие к головокружительным обрывам. И только мальчик теснее прижимался к его несгибаемой спине и отворачивался к скалам. Черт возьми, знал ли этот человек, что его правая нога буквально висела над пропастью?!

Очевидно, знал, потому что, когда скалы отступали, Сейтгали снова подгонял пятками свою буланку и та послушно прибавляла шагу.

Я ехал и думал об этом удивительном человеке. Кто он? Какая нужда заставляет карабкаться опасными тропами? Как он, не видящий ушей своего коня, ориентируется среди этой путаницы хребтов и ущелий?

С дороги вспорхнули какие-то серовато-бурые птицы величиной с голубя. Они, то часто махая крыльями, то планируя, бесшумно полетели к противоположному склону. Вслед за ними, четко вырисовываясь на зеленой траве, скользили их тени.

Сейтгали придержал коня и долго вслушивался.

— Кеклики, — сказал он, провожая стайку осмысленным взором. Казалось, старик прекрасно видит каждую из птиц и остановил коня только затем, чтобы полюбоваться их красивым легким скольжением в недвижном воздухе горной долины.

Справа и слева на склонах затемнели тянь-шаньские ели — высокие, стройные и гибкие, как кипарисы. Лес становился все гуще, потом снова поредел, постепенно уступая место открытым пространствам. Начинались альпийские луга. Они покрывали склоны и гребни пологих увалов веселым ситцем майских цветов и разнотравья. Все вокруг радостно пестрело и зеленело. И только отдельные крутые уступы скал, нависавшие над долиной, были не прикрыты этой пышной зеленью, будто у природы не хватило трав и цветов, чтобы задрапировать и спрятать эти угрюмые исполины.

В глубокой впадине у подножья одной из скал забелел первый снег. Странно было его видеть буквально в каком-нибудь полуметре от беспечно цветущих куртинок анемонов, оранжевых цветов купальниц, нежно-розовых розеток горных астр.

Из-под кромки плотно слежавшегося снега бежала серебристая ниточка талой воды. Попрыгав по камням и поиграв с солнцем прозрачными струями, ручей вскоре прятался под травами и выдавал себя лишь тем, что на бегу раскачивал склонившиеся над ним цветы.

Сейтгали сошел с коня, спустился к ручью. Он стал на колени, разогнул травы и, зачерпнув сложенными корытцем ладонями прозрачной студеной воды, поднес ее к губам. Но тут же настороженно поднял голову. Со скалы посыпались мелкие камешки.

— Архар, — шепотом сказал Сейтгали.

Я осмотрел скалу, но ничего не увидел.

— Там, наверху, — сказал Сейтгали, продолжая держать воду в ладонях. Просачиваясь сквозь пальцы, она торопливыми каплями сбегала к нему на халат.

— Там должен архар-баран стоять. Сторож. Много-много архар пить приходил. Испугался, убежал. Один сторож не убежал. Будет посмотреть, когда человек уйдет.

Лишь вглядевшись, я с трудом различил высоко над нами среди нагромождения острых выступов голову вожака стада — неподвижную и массивную, словно вытесанную из камня. Свесив над обрывом тяжелые ребристые рога, баран сторожко глядел вниз. Мне показалось, что он смотрел на Сейтгали. Я перевел взгляд на старика: сощуренные глаза Сейтгали пристально вглядывались в архара.

Я был изумлен. Казалось, на время пути к Сейтгали внезапно вернулось зрение. Он свободно управлял своим конем, безошибочно определял летящую птицу, находил тонкую струйку снеговой воды, прокладывающей себе путь в бесконечном море цветов, распознавал затаившегося среди камней дикого барана. Как в своей юрте — давно привычные вещи, узнавал он чуткой ощупью своей души все, что было в этом необозримом горном крае.

— Тут много-много архар, — сказал Сейтгали, прислушиваясь к неуловимым шорохам в скалах, и снова поднес ладони к губам. Руки были пусты. Старик не заметил, как из них вытекла вода. Видеть, как пересохшие губы слепца тянулись к пустому ковшу ладоней, было нестерпимо больно. Я вернулся к своей лошади…

По дороге я спросил:

— Как это случилось, Сейтгали-ата?

Он понял мой вопрос и, с трудом подбирая слова, начал рассказывать.

Вот что он мне поведал.

Случилось это, когда в Семиречье пришла революция. В то время Сейтгали работал у бая Каримбека. Вместе с другими батраками он пас его тысячные отары. Много лет провел Сейтгали в седле, гоняя байских овец по заснеженным степям низовий Каратала. На лето он уходил с ними в горы. У Сейтгали был один дырявый кош. Но, где бы он ни разбивал его, — везде кош стоял на байской земле. У Сейтгали был свой конь. Но он