Том 1. На рыбачьей тропе ; Снега над Россией ; Смотри и радуйся… ; В ожидании праздника ; Гармония стиля - Евгений Иванович Носов

было бить в барабаны? Посеяли на том нивелированном лугу клевер. Однако клевер вымок и вымерз. Тогда посеяли свеклу. Свекла тоже не прижилась. Пробовали занять луг еще чем-то, но и тут ничего не получилось. Должно быть, не хватило ума и уменья. И тогда плюнули и махнули на все рукой. И поперла по лугу колючка, задымила по осени зловещим пухом. Потом долгие годы на Полной — ни зверя, ни птицы, ни рыбы, ни травы, ни стогов, ни овощей. Одним словом: спрямили!

Я рассказал о Полной на тот предмет, что подобных мелиораторов напоминают некоторые наши критики. Уж очень им иногда не терпится выпрямить того или иного писателя. Приложивши аршин, сделать так, чтобы река творчества не петляла, на их взгляд, излишне прихотливо и своенравно меж естественных берегов народной жизни, а чтобы мчалась она без всяких излишеств, никуда не сворачивая, по четко отшнурованному руслу.

Подобные попытки выправить творческое русло писателя не единожды предпринимались по отношению к таким зрелым и глубоко мыслящим художникам, как Александр Яшин, Федор Абрамов, Василий Белов и Виктор Астафьев, Василий Шукшин и Сергей Залыгин. В чем только их не обвиняли: и в упоении патриархальщиной, и в искажении правды, и в незнании психологии современного крестьянина, и вообще в отрыве от современности. Как тут не вспомнить былые рапповские замашки, когда вот так же обвиняли во всех смертных грехах первого нашего «деревенщика» Михаила Шолохова!

Не так давно среди писателей-«деревенщиков» были предприняты новые выпрямительные работы. Я имею в виду минувшую дискуссию о путях развития «деревенской прозы».

Эта, с позволения сказать, дискуссия началась примерно так, как зачинаются ночные уличные потасовки. Сначала выпускают юнца, и тот, перегородив дорогу ничего не подозревавшему почтенному отцу семейства, нахально требует: «Дай закурить!» И если прохожий мешкает, юнец наотмашь бьет его по физиономии.

Именно с таким умышленным зачином и был выпущен на перекресток, по первому впечатлению, не вполне совершеннолетний зачинщик. Для нанесения превентивного удара он имел при себе нижеследующее (цитирую):

Первое. «Как ни странно, наша „деревенская проза“, почитающая себя народной, демократической и стихийной, проявляет одновременно некий снобизм, аристократизм, пренебрежение к „черной“ стороне жизни, не связанной с хрестоматией».

Второе. «Почему не помнят ревнители „элитарно-деревенской“ школы, что путь искусства, скажем, толстовского, проходил через политику и экономику тоже?»

Вот такие две пощечины!

И лишь потом до вас вдруг доходит, что тут, в этих цитатах, что ни слово, то вызывающая ложь, что ни поворот мысли, то оскорбительное извращение.

Во-первых, это что же за этакое чучело — народная стихийно-демократическая проза? Ничего себе ярлык! Так и чудится за этими словесами патлатая, расхристанная фигура батьки Махно {31}.

И я даже мысленно не могу представить в рядах этой расхристанно-стихийной литературы таких последовательных борцов за общенародное и общегосударственное дело, какими являлись и являются писатели Валентин Овечкин, Гавриил Троепольский, Леонид Иванов, Сергей Крутилин, Федор Абрамов, Сергей Викулов, Михаил Алексеев, Анатолий Калинин, Виталий Закруткин, Сергей Залыгин, Петр Проскурин, Василий Шукшин [и] многие, многие другие почтенные писатели-«деревенщики».

Вот она, подлинная полевая гвардия! Других школ я не знаю. Выходит, что это они проявляли снобизм, аристократизм, пренебрежение к «черной» стороне жизни? И вообще — что подразумевается под этой «черной» стороной? Уж чернее борозды, чернее и потливее этой крестьянской работы быть ничего не может. И вышеупомянутые писатели тем и завоевали всеобщее признание, что постоянно и непременно окунались в самую гущу, в самую «черноту» повседневной жизни и труда своего народа.

Это они-то оказались ревнителями «элитарно-деревенской» школы? Это они, что ли, создали и создают летопись преобразования советской деревни, одновременно прячась от политики и экономики?

И разве можно всерьез воспринимать нижеследующее: «Русская литература всегда была равнодушной к тому пласту жизни, где зарождалась политическая, государственная идея, а писала „маленького человека“ — станционного смотрителя».

Позвольте, кто мог сказать столь вопиющую неправду? В том-то и дело, что особенностью русской литературы, поставившей ее в ряды крупнейших литератур мира, как раз и является то, что она с самых своих начал не была развлекательной словесностью. От «Слова о полку Игореве» до «Войны и мира» русская литература пронесла через века священный образ Родины и думы о ее судьбе.

Что же касается советской литературы, в том числе и деревенской, то можно с гордостью сказать, что мы сегодня оставляем потомкам такое художественное наследие, по которому, как по самым достоверным источникам, можно изучать и нашу историю, и нашу политику, и экономику, и духовную культуру.

Я не знаю, в каких застольях услышаны подобные сентенции, но могу с полной гарантией сказать, что приведенные цитаты никакого отношения к «деревенской прозе» не имеют, а следовательно, и не имеют права быть вынесенными на общественную дискуссию. Равно как и то утверждение, будто «наша литература не торопится заметить Нечерноземье» и вроде бы «она даже недовольна самим термином „Нечерноземье“, полагая, что весь набор политико-экономических преобразований слишком мелок, сиюминутен, „нелитературен“, недостоин „фиксирования“».

Тут уж воистину «це наскризь шкидлива и ворожа пысанина».

Посрамив таким образом «деревенскую школу», погрязшую, как утверждается, в лености и «желании духовного комфорта, легкого хлеба и приятного вернисажа» устроитель потасовки сжалился наконец и решил трудоустроить некоторых представителей «деревенской снобической школы». И даже сообщил адресок. Где-то в Рязани (цитирую): «…оператор на диспетчерском пульте, нажатием клавиш дающий и отнимающий воду у целого сельскохозяйственного района, — вот объект для нравственного исследования». И далее сказано: «Неужели словотворческий дар Белова… отступит перед этой задачей? Неужели эпическая прозорливость Распутина и Астафьева сомкнет веки перед этим „технократом-крестьянином“?»

Вот так вот… Дескать, вставай, Распутин, поднимайся, Астафьев, неча пребывать в духовном комфорте и есть легкий дармовой хлеб… Что вы там сейчас сочиняете? Это все ваше подождет, это не главное. А главное — ступайте под Спас-Клепики и опишите оператора кнопочного полива.

Как видите, тут все наивно и инфантильно. Если в конечном счете не грустно. И хочется в ответ сказать: не балуй, парень, словесными кнопками…

Рановато нам разговаривать со своим народом на железном, легированном языке, к чему так страстно призывает зачинатель дискуссии. Рано! Не поймет нас простой рабочий люд. Да и никогда не поймет нечеловеческого лязгающего языка. Все это от лукавого.

Так же как от лукавого и все попытки некоторых слабонервных критиков спрямить течение художественного процесса, упростить его, зарегулировать трубами, каналами, акведуками и кнопками.

По поводу такого спрямления позвольте в заключение прочитать стихи известного нашего поэта, только что напечатанные в «Комсомольской правде»:

Есть прямота, как будто кривота.

Она внутри самой себя горбата.