Избранные произведения писателей Южной Азии - Такажи Шивасанкара Пиллэ

Беспокойство пассажиров, ожидающих поезда, перешло в жгучее любопытство. Никто ни о чем не расспрашивал — да и зачем? Люди сами обо всем догадывались. Смуглые лица их блестели от пота, громкие крики оглашали воздух.

— Теперь индийцы сами управляют своей страной! — на разные голоса звучало вокруг.

Столетиями подавляемая ненависть к собственному бессилию, жажда отмщения вырвались наружу — так распрямляется сжатая до предела стальная пружина. Эти люди, терпевшие муки голода и горькую нужду, похоронившие веру в себя и свое достоинство, слабые и чахлые, словно растения на пустыре, теперь преисполнились неуемной радости. Подобно тому как насекомые яростно набрасываются на своего умирающего врага — хамелеона, так и народ Индии, угнетенный, потерявший человеческий облик, во имя утверждения собственного достоинства, казалось, плясал на своем полуиздыхающем извечном враге — английском империализме.

Толпа горела нетерпением разорвать на части, растоптать, обратить в прах все, что напоминало о британском владычестве.

Пандит Бансидхар, так же как и его арендаторы Муркаи и Гафура, начисто позабыл о суде, о том, что сегодня должно быть вынесено решение по их делу. Они присоединились к людям, сгрудившимся на платформе, которые, гордясь своим отечеством, славили его и призывали гибель на головы его врагов. Рельсы возле станции — символ того, что английское правительство опутало индийскую землю железными путами, — быстро разобрали. Теперь они, как искривленные прутья, дыбились в воздухе. Рядом в беспорядке были навалены шпалы. Толпа бросилась к зданию станции. Пандит Бансидхар, памятуя о своем положении и достоинстве, все же последовал за нею. Спустя несколько минут в помещении все было опрокинуто и перебито. На складе хранились канистры с керосином. Люди ворвались в склад. Муркаи поднял канистру и хватил ее оземь. Из разбитой канистры потек керосин. Муркаи хотел поджечь его, но пандит Бансидхар остановил его.

— Что ты делаешь? Нас всех погубить захотел? — закричал он.

— Это все имущество старого правительства, его надо спалить, — ответили ему десятки голосов.

Вскоре здание станции было охвачено багрово-желтыми языками пламени.

Жители соседних деревень подходили к Билхаре и присоединялись к восставшим. Толпа, уверенная в своих силах, медленно двинулась вперед. Между железнодорожным полотном и дорогой уже несколько лет назад были поставлены железные столбы. Раньше крестьянина пробирала дрожь, если его скотина задевала такой столб рогами. Теперь, под напором толпы, столбы эти падали, как подрезанный сахарный тростник: на них обрушил народ свой гнев, потому что они являлись собственностью правительства. О том, чем грозит расправа с этими столбами и железнодорожными рельсами, не думал никто, кроме нескольких дальновидных горожан вроде пандита Бансидхара.

Людской поток катился к полицейскому участку Лавны — оплоту Британской империи, той империи, границы которой само солнце не могло обойти. Службу в участке несли одиннадцать солдат и один инспектор. Толпа двигалась плотной стеной. Мелькали знамена, звучали торжествующие крики; в середине толпы, словно признанный народный вождь, шагал пандит Бансидхар, — положение обязывало его присоединиться к восставшим.

Подошли к участку. Инспектор пригрозил, что будет стрелять. Многие обнажили грудь — стреляй! Демонстранты вооружились камнями и приготовились к обороне. Пандит стал призывать народ к спокойствию.

Инспектор был человек дальновидный.

— Ведь мы сами слуги народа, — обратился он к собравшимся, улыбаясь. — Народ — наше правительство, мы живем его милостью. Разве англичане, черт их подери, привозят нам деньги из своей Англии? Они грабят нас, как могут, тащат отсюда, сколько душе угодно…

По требованию толпы инспектор и солдаты надели гандистские шапочки и дружно закричали:

— Да здравствует мать-Индия! Да здравствуют индусы и мусульмане!

А пандит Бансидхар собственноручно водрузил национальный флаг на здание полицейского участка и поклялся отдать жизнь за свободу Родины.

Три дня продолжалось бурное народное торжество в Билхаре, Макуе, Лавне и Бируре. Люди забыли о суде и тяжбах, жалоб у них как не бывало. Отбросив тягостные мысли о налогах, которые им предстояло платить, крестьяне ели рис, приправленный маслом и пряностями, патоку с хлебом, — словом, пировали на славу. Никто не выбирал и не назначал пандита, но люди сразу признали в нем вожака. Все наперебой превозносили пандита Бансидхара. Он и прежде пользовался уважением, но тогда его капитал и дружба с инспектором стояли между ним и крестьянами. Теперь пандит словно стал частью народа, как бы слился с ним.

На четвертый день из Макхеры и Патоли пришли три человека. Они искали убежища. Один из них был ранен в руку. Он-то и рассказал:

— Из области движется армия солдат с пушками и ружьями. С ними полицейские. Они арестовывают всех, кто славит Ганди, носит гандистские шапочки, поднимает знамя Конгресса[140]. Их заставляют платить огромные штрафы. Те деревни, которые отказались выдать восставших, поджигают. Солдаты чинят безобразия, насилуют женщин. Повсюду происходят стычки населения с войсками… Военные пускают в ход оружие.

Страх охватил Билхару. Он явственно проступал на лицах Гафуры и Кансинха, но они обратились к народу с мужественными словами:

— Пусть нам снесут головы, мы не отступим перед врагом! Клянемся нашими отцами, мы погибнем, но назад не повернем!

Все расходились по домам, чтобы точить топоры и пики.

Пандит слушал и соглашался, но про себя думал: «Бороться с властями — все равно, что ссориться в воде с крокодилом. И вообще эти голодранцы не имеют понятия о чести, они никого не боятся. А у человека порядочного есть чувство страха…»

Было около шести часов вечера. По дороге в Горакхпур, шедшей через Билхару, в деревню начали прибывать грузовики. В отличие от обычных, они были коричневые или цвета хаки. Детишки, игравшие на обочине в прятки, испуганные, прибежали в деревню.

— Начальники приехали! — кричали они.

Крестьяне высыпали за околицу и остолбенели: к их деревне, прямо по полям, уничтожая посевы, двигались железные чудовища. Таких машин они отродясь не видали: покрытые стальной броней, с торчащими стволами орудий — ни дать ни взять оскаленная крокодилья пасть!

Людей охватил ужас. Женщины бросились по домам, попрятались в углах, прижав к себе детей.

Солдаты входили в деревню. Одетые в форму цвета хаки, с ружьями за плечами, они сотрясали землю тяжелыми башмаками. Позади шел высокий, тощий английский полковник в надвинутой на глаза фуражке и, прищурившись, глядел по сторонам. В зубах его дымилась сигара. Полицейский инспектор шел рядом и пытался что-то объяснить полковнику. На лице англичанина появилась пренебрежительная усмешка. Такое выражение бывает у собаки, стерегущей овечье стадо и знающей, что стоит только ей залаять, как испуганные овцы тотчас соберутся вместе.

Деревня была окружена солдатами. На площади, под раскидистыми ветвями смоковницы восседал в кресле английский полковник. Возле него, почтительно склонившись, стоял начальник района.