Сеньора - Жозе де Аленкар

Сейшас испытал чувство, подобное тому, которое может охватить человека, если он будет разбужен посреди приятного сна и брошен в болото гнусной реальности. Это слово, прозвучавшее после того, как Сейшас принес своей жене священную клятву в вечной любви и когда он представлял, как Аурелия собственными руками обустраивала его покои; слово, сказанное Лемосом без каких-либо скрытых намерений, заставило Сейшаса почувствовать самое горькое унижение.

Тем временем Лемос закрыл все ящики и дверцы шкафов и наконец дал Сейшасу связку ключей.

– Возьмите-ка свои ключики, дорогой мой! Единственный ключ, который я не могу вам дать, – вон от той комнаты. – Старик Лемос указал на дверь в конце небольшого коридора, которая была завешена синей портьерой с золотым подхватом. – Когда эта дверь откроется, вы станете самым счастливым мужчиной во всем Рио-де-Жанейро!

Произнеся это, Лемос издал свой коронный фальцетный смешок и направился в гостиную, где его ждали пять коммерсантов, пять его давних товарищей, которых он, к немалому их удивлению, попросил задержаться.

– Не расскажешь ли нам, Лемос, зачем ты собрал нас здесь в этот час? Ведь мы уже все обсудили…

– Нет-нет, осталось еще одно важное дело! Вы не видели этого… как его?.. нотариуса?

– Его недавно звали сюда. Мы здесь в качестве свидетелей?

Сказав это, коммерсанты рассмеялись.

– А вы угадали, – ответил Лемос. – Пойдемте, и вы сами все поймете.

В небольшой зале, куда Лемос провел своих товарищей, за столом сидел нотариус, который присутствовал на свадебной церемонии в качестве гостя, а теперь, по-видимому, был готов исполнить одну из своих профессиональных обязанностей.

Через переднюю дверь вошла Аурелия в сопровождении доны Фирмины. На плечах девушки была серая кашемировая накидка с капюшоном, скрывавшая наряд невесты, в который она была одета.

Ореол ликования, приумножавший ее красоту, когда она вместе с женихом стояла перед алтарем, еще не исчез, но уже угасал, утрачивая ослепительное сияние. Легкая дрожь выдавала ее волнение, а блеск, которым прежде сверкал ее взгляд, казалось, убывал, подобно пламени догорающей лампады.

Аурелия села напротив нотариуса, в то время как Лемос и его товарищи расположились с двух других сторон стола.

– Прошу извинить меня за причиненное вам неудобство и принять мою благодарность за то, что вы готовы исполнить этот мой каприз.

В тот момент раздался неодобрительный шепот коммерсантов.

– Это моя последняя прихоть! – сказала Аурелия с очаровательной улыбкой. – Сегодня я прощаюсь с незамужней жизнью и заслуживаю снисхождения. К тому же, если хорошо подумать, то, что я намереваюсь сделать, не так уж и странно! В конце концов, завещание в некотором смысле тоже таинство! Мне хочется воспользоваться моментом, пока я еще принадлежу самой себе и могу руководствоваться собственной волей, чтобы выразить ее в первый и последний раз в жизни.

Несмотря на непринужденность юной Аурелии, сопроводившей эти слова волшебной улыбкой, чувство глубокой печали охватило всех присутствующих и стало особенно острым, когда девушка вручила нотариусу завещание, написанное ею на сбрызнутом духами листе шелковой бумаги, на обороте которого на алом фоне были начертаны латинские инициалы «А. С.».

Совмещение двух противоположностей – авроры жизни и ее заката; торжества цветущей юности, наделенной всеми дарованиями, и напоминания о бренности бытия; венца невесты и савана – не могло не оказать сильного впечатления.

Нотариус заверил документ согласно всем требованиям закона, поставил на нем печать, отчего комната наполнилась запахом сургуча, а затем в полной тишине вернул его Аурелии.

Никогда прежде завещание, обычно представляющее собой непонятную и сухую юридическую тарабарщину, не было так изящно. Бумага, на которой оно было написано, не только помнила движения нежной руки, выводившей строки, но и запечатлела волю трепетной души, так же как следы скрытых ото всех слез.

Прощаясь со своей подопечной, Лемос пожал ей руку:

– Я желаю, чтобы вы были очень-очень счастливы!

– Если я таковой не стану, в этом будет лишь моя вина, – ответила Аурелия и поблагодарила его.

Дона Фирмина хотела сопроводить девушку в ее будуар, как в день свадьбы положено матери или ближайшей родственнице, но Аурелия не согласилась.

Обняв дону Фирмину, она, растрогавшись, сказала:

– Помолитесь за меня!

Оставшись одна, девушка закрыла свою комнату на ключ.

– Вот и все!

Во всей половине дома не было никого, кроме нее и ее мужа.

XIII

Оставим в стороне скромность и откинем портьеру, закрывающую дверь в супружескую спальню.

За этой дверью мы увидим квадратную комнату, в которой на фоне белизны пола и стен выделяется небесно-голубой цвет ковра, расшитого золотыми звездами, а также золото штор и обитой штофом мебели. Две статуи из позолоченной бронзы, изображающие любовь и верность, стоят по обе стороны кровати, поддерживая овальный балдахин, тонкий муслин которого струится до самого пола. За легкой завесой тканей проступают очертания элегантного изголовья, выполненного из светлого дерева редкой породы, а также самой кровати, целомудренно накрытой камлотовым покрывалом золотого цвета.

Напротив кровати находится камин из розового мрамора, предназначенный, однако, не для разведения огня, в чем, благодаря жаркому климату Рио-де-Жанейро, даже зимой нет необходимости, а исключительно для создания обстановки, располагающей к беседе, поэтому мы вряд ли можем назвать его на французский манер coin du feu[32]. На самом деле это не более чем жардиньерка, от которой исходит не тепло горящего пламени, но аромат цветов; а насладиться им можно, расположившись на одной из стоящих рядом кушеток.

Комнату освещает большая газовая лампа, плафон которой, сделанный из матового хрусталя, рассеивает нежный и спокойный свет, струящийся над всеми предметами и словно смягчающий их очертания.

Вдруг дверь распахнулась, и в спальне появилась Аурелия. Она прошла по голубому ковру, вышитому золотыми звездами, словно богиня, которая ступает по небу, чтобы подняться на вершину Олимпа.

Подобно тому как осенью лепестки цветов сменяются плодами, платье, в котором невинная девушка шла к алтарю, сменилось домашним нарядом замужней дамы, и эта перемена будто говорила о скором начале супружеской жизни, освященной любовью.

Теперь Аурелия была одета в зеленую шелковую тунику с золотым поясом на талии, кисти которого колыхались при каждом ее плавном шаге. Разрезы этого простого платья раскрывали кружева прозрачной сорочки, в которую были облачены прекрасные формы девушки. Широкие рукава туники, скрепленные брошами на плечах, открывали ее нежные руки, розовевшие под тонким батистом, схваченным жемчужными пуговками на запястьях.

Пышные темные волосы, прихваченные золотым обручем, спадали на плечи. Ножки были обуты в шелковые домашние туфли, выглядывавшие из-под кружев, как озорные колибри.

Целомудренный наряд Аурелии скрывал изящество ее фигуры, утопавшей в море шелка и батиста, но не умалял ее притягательности и очарования. Казалось, что, если бы броши, скреплявшие тунику, расстегнулись и зеленый шелк упал бы к ногам девушки, она бы предстала божественным созданием, идеалом красоты, озаренной небесным светом.

Аурелия пересекла комнату и приблизилась к двери, расположенной напротив той, через которую вошла прежде. Она остановилась и прислушалась, но не услышала ничего, кроме собственного дыхания, выдававшего ее волнение.

Она тотчас отошла и в отчаянии бросилась на кушетку. Сложив на груди руки, она устремила ввысь полный страдания взгляд.

– Боже! Почему Ты сделал меня не такой, как все? Почему Ты дал мне такое гордое, надменное и самолюбивое сердце? Подобно множеству женщин, я могла бы обрести счастье, вкушая радости семейной жизни из чаши супружеской любви, но мои губы, должно быть, никогда ее не коснутся. И пусть наполняющий ее нектар не столь божественен, как я мечтала, говорят, он все же опьяняет и заставляет забыться.

Некоторое время Аурелия, охваченная этой идеей, упивалась своей мечтой.

– Нет! – внезапно воскликнула она. – Это было бы предательством святой любви, которой я буду верна всю жизнь!

Она резко встала и несколько раз обошла спальню, глядя на мебель и милые безделушки, которые она с любовью выбирала для своего семейного гнездышка,