Приключения трех джентльменов. Новые сказки «Тысячи и одной ночи» - Фанни ван де Грифт Стивенсон

к моим душевным мукам прибавлялись самые жестокие физические страдания. Нельзя сказать, что такая судьба постигла одного меня; подобные злоключения выпадают на долю всех несчастных, выбравших тот же жребий. Эту клятву приносят с такой легкостью, от этой клятвы освобождаются с таким трудом, эту клятву произносят в пылу юности, эту клятву многажды с сердечным сокрушением, но напрасно оплакивают в зрелые годы, эта клятва, некогда равносильная в глазах адепта изреченной истине Господней, постепенно превращается в символ пустого, бесцельного рабства; вот какое бремя с радостью возлагают на себя многие молодые люди, обрекая себя под его мертвящей тяжестью на судьбу горшую, чем сама смерть.

Нельзя сказать, чтобы я терпеливо сносил свои муки. Я умолял отпустить меня, но я слишком много знал, и мне неизменно отказывали. Тогда я бежал, и какое-то время мне сопутствовала удача. Я прибыл в Париж. Я нашел комнату на Рю Сен-Жак, почти напротив церкви Валь-де-Грас[24]. Жилище я снял убогое и скудно обставленное, но ввечеру ко мне в комнату заглядывало солнце, выходила она на крохотный уголок зеленого сада, на окне у моего соседа висела клетка с птичкой, по утрам радовавшей нас чудесными трелями, а я, томимый болезнью, мог покойно лежать в постели, я, открыто взбунтовавшийся против принципов, которым ранее служил, не подчинялся более приказам глав тайного общества и не выполнял их постыдных и отвратительных поручений. О, какая это была передышка, блаженные, недолгие дни мира! Я до сих пор еще слышу иногда во сне пение соседской птички.

Деньги мои подходили к концу, и мне пришлось искать себе место. Не прошло и трех дней в поисках службы, как мне показалось, что за мной следят. Я украдкой рассмотрел лицо соглядатая, совершенно мне незнакомого, и нырнул в маленькое кафе, где провел битый час, притворяясь, будто читаю газеты, но внутренне изнемогая от ужаса. Выйдя вновь на улицу, я обнаружил, что там пусто, и вздохнул с облегчением, но, увы, не успел я три раза завернуть за угол, как вновь заметил преследующую меня «ищейку». Нельзя было терять ни минуты; вовремя сдавшись, я мог спастись, а в противном случае обречь себя на бесчестье и поплатиться жизнью, поэтому я кинулся, сами можете вообразить, с какой поспешностью, в парижскую ячейку общества, в котором состоял.

Мое смирение было вознаграждено, я «сдался», и меня «взяли в плен». Я вновь взвалил на себя ненавистное бремя этой жизни, вновь повиновался тем, кого презирал и не терпел, одновременно испытывая к ним зависть и восхищение. По крайней мере, вынашивая свои коварные замыслы, они были искренни, я же, некогда им подобный, теперь тянул лямку, как наемник, а платили мне, позволяя вести опостылевшее существование. Вот на что я обрек себя, сэр: я повиновался, чтобы жить дальше, и жил лишь для того, чтобы повиноваться.

Последним поручением, возложенным на меня, стало то, что завершилось сегодня столь трагически. Смело назвавшись, я должен был попросить у вашего высочества от лица моего тайного общества личной аудиенции, во время которой вас замышляли убить. Если у меня и сохранилось что-то из моих прежних убеждений, то это ненависть к монархам, и, когда мне поручили эту миссию, я с радостью согласился. Увы, сэр, вы победили. Во время ужина вы совершенно расположили меня к себе. Ваш характер, ваши способности, ваши планы возродить нашу несчастную страну к жизни – все было извращено вашими врагами. Я начал забывать, что вы монарх; я начал, с живейшим раскаянием, видеть в вас человека. По мере приближения назначенного часа я стал испытывать неописуемые муки, а когда мы услышали наконец стук захлопываемой двери, возвещавший всему моему противящемуся существу появление моего соучастника, – вы можете подтвердить, сколь настоятельно я умолял вас удалиться. Увы, ваше высочество не вняли моим мольбам, и какой же выбор мне открывался? Убить вас я не мог; моя душа негодовала, а рука отказывалась держать оружие при одной мысли об этом деянии. Однако я не мог и допустить, чтобы вы остались здесь, ведь, когда пробил час и, как было условлено, явился мой товарищ – и уж он-то, верный своему обету, осуществит задуманное, – я не мог отдать на расправу ни вас, ни его – в руки полиции. От такого трагического поворота событий меня могла спасти смерть, и только смерть, и если я продолжаю влачить земное существование, то не по своей вине.

Но вы, сударыня, – продолжал молодой человек, обращаясь теперь непосредственно ко мне, – без сомнения, родились, дабы спасти принца и разрушить наш замысел. Вы продлили мою жизнь, а заперши моего товарища под замок, сделали меня виновником его гибели. Он услышал, как пробил условленный час, почувствовал, что не в силах прийти мне на помощь, и, полагая, что честь его утрачена безвозвратно, что я один принужден буду напасть на его высочество и погибнуть в схватке, не дождавшись его подмоги, обратил смертоносное орудие против самого себя.

– Вы правы, – промолвил принц Флоризель, – свои несчастья вы навлекли на себя своим великодушием, и, видя, сколь благородная на вас пала вина, сколь трагическая на вас низверглась кара, я склонен корить за ваши злоключенья самого себя. Ведь не странно ли, сударыня, что мы с вами, со всеми нашими общепринятыми и ничтожными добродетелями и обычными, но все же непростительными пороками, стоим здесь, пред Господом, словно бы с чистыми руками и спокойной совестью, тогда как этому несчастному молодому человеку за проступок, вызывающий у меня едва ли не зависть, суждено погибнуть без всякой надежды на спасение? Сэр, – вновь заговорил принц, обращаясь к молодому человеку, – я ничего не могу для вас сделать, ведь моя помощь только тем вернее обрушит на вашу голову громы и молнии, и так уже занесенные над вами мстительной судьбой; я могу лишь оставить вас в покое.

– И еще, сэр, – сказала я, – поскольку этот дом принадлежит мне, я попрошу вас оказать мне любезность и унести тело вашего товарища. Мне представляется, что к этому обязывает вас и ваших заговорщиков по меньшей мере простая вежливость.

– Все будет исполнено, – убитым голосом пообещал молодой человек.

– А вам, сударыня, – спросил принц, – чем я могу служить вам, спасшей меня от смерти?

– Ваше высочество, – отвечала я, – ежели говорить без обиняков, это мой любимый дом, не только потому, что он ценен как собственность, но и потому, что с ним связаны для меня многие чудесные воспоминания. Обычные жильцы причинили мне множество хлопот и сделались для меня сущим наказанием, и поначалу я благодарила судьбу, найдя арендатора, занимающего положение столь высокое,