Приключения трех джентльменов. Новые сказки «Тысячи и одной ночи» - Фанни ван де Грифт Стивенсон

отчасти унаследовала отцовскую вспыльчивость, но во всем остальном, если только меня не обманывает родительская предубежденность, она похожа на меня, от меня она получила свои лучшие качества, а характер ее может считаться копией моего. Со своей стороны, пусть я совершила немало ошибок, как мать я была безупречна. Итак, у меня был близкий человек, который обещал стать для меня подмогой и опорой и, как я надеялась, будет покоить мою старость. Увы, моим надеждам не суждено было сбыться. Вы едва ли поверите мне, если я скажу, что она убежала из дому; но именно так и случилось. Она вбила себе в голову, будто цель ее жизни – бороться за освобождение угнетенных народов вроде ирландцев или поляков, и на этой почве помешалась совершенно, и если вы когда-нибудь встретите молодую леди (должна добавить, весьма и весьма привлекательную) по фамилии Лаксмор, Лейк или Фонбланк (ведь мне сообщили, что она чередует эти псевдонимы, а еще может выступать под множеством других), скажите ей, что я прощаю ей ее жестокость и, хотя не желаю ее более видеть, в любое время могу предоставить ей солидное содержание.

После смерти мистера Лаксмора я, чтобы забыться, занялась делами. Полагаю, я уже упоминала, что недвижимое имущество мистера Лаксмора, кроме этого, составляли семь особняков; я обнаружила, что, по сути, это семь белых слонов[21]. Алчность арендаторов, бесчестность адвокатов и вопиющая некомпетентность судей, вместе взятые, превратили для меня эту собственность в невыносимо тяжкое бремя. И вправду, не успела я сама серьезно взяться за эти дела, как на меня обрушилась такая несправедливость, такие умышленные оскорбления, что я с головой окунулась в долгую череду судебных процессов, и некоторые из них длятся до сих пор с неопределенным исходом. Вам, верно, уже случалось слышать мое имя: я та самая миссис Лаксмор, что столь часто упоминается в судебных отчетах; странный жребий был уготован той, кто от рождения почти робко и боязливо мечтала о мире и покое! Но я из тех, кто, раз поставив себе задачу, скорее умрет, нежели отступит и не исполнит свой долг. Каких только препятствий не воздвигали на моем пути: я столкнулась с дерзостью и неблагодарностью своих юристов, мои противники обнаружили в тяжбах со мною чудовищное упрямство, на мой взгляд самый гнусный из всех возможных пороков, а в судьях, хотя они и обращались со мною, надо признать, неизменно вежливо, я не заметила ни грана независимости, никаких глубоких знаний закона, никакой любви к справедливости, которых мы вправе ожидать от судьи, наиболее величественного, исполненного достоинства и внушающего самый благоговейный страх из всех государственных чиновников. И все же, несмотря ни на что, я, не поддаваясь ни на какие уговоры, продолжала борьбу.

Проиграв одну их своих бесчисленных тяжб (на каковой теме я бы не хотела останавливаться подробно), я решила развеяться, совершив меланхолическое паломничество к различным своим домам. Четыре из них в то время стояли необитаемые и запертые, эдакие подобные соляному столпу памятники развращенности нашего века и упадку личной добродетели. Остальные три незаконно занимали арендаторы, которые довели меня до изнеможения всевозможными несправедливыми требованиями и юридическими уловками и ухищрениями и которых я в то время, ценой неимоверных усилий, пыталась изгнать. Незаконно занятые дома, пожалуй, представляли собой еще более печальное зрелище, чем пустые, и я ожесточилась сердцем, глядя на то, как, словно бросая мне вызов, с дерзким бесстыдством, эти мошенники расположились в прекрасных зданиях, принадлежащих мне с неменьшим правом, чем мое собственное тело.

Мне осталось наведаться еще в один дом, тот, где мы с вами пребываем сейчас. Я сдала его внаем (ибо в то время проживала в отеле, а именно такую жизнь я неизменно предпочитала) некоему полковнику Джеральдину, джентльмену из свиты Флоризеля, принца Богемского, о котором вы, разумеется, слышали, и, учитывая репутацию и положение моего арендатора, предполагала, что по крайней мере здесь буду избавлена от всякий хлопот и беспокойства. Каково же было мое удивление, когда я обнаружила и этот дом с запертыми ставнями и, судя по всему, пустым! Не стану отрицать, я была оскорблена; я полагала, что дом, подобно яхте, надобно во всякую минуту содержать в исправности, и дала себе слово на следующее же утро сообщить об этом моему адвокату. Тем временем зрелище это естественным образом возродило в душе моей старинные воспоминания, и я, предавшись нежным чувствам, присела напротив двери на невысокую садовую стену. Дело было в августе, знойным летним днем, но место это, как вы сможете убедиться при свете дня, защищают от палящих лучей солнца ветви раскидистого каштана; площадь тоже опустела; откуда-то доносилась негромкая музыка, и все это вместе привело меня в то самое приятное состояние, которое нельзя назвать ни печалью, ни блаженством, но которое обладает столь же пронзительной трогательностью, как они.

От моих мечтаний меня неожиданно отвлекло появление большого крытого фургона, снабженного всем необходимым, запряженного двумя крепкими и гладкими лошадьми, сопровождаемого несколькими служителями вполне достойного вида и украшенного не именем торговца на дощатом борту, а гербом, слишком скромным, чтобы можно было разглядеть его с того места, где я сидела. Фургон остановился у моего дома, и один из служителей немедленно отворил дверь. Далее его спутники, коих я насчитала всего семь, проворно, но умело принялись переносить из фургона в дом множество плетеных корзин, подставок с бутылками и сундучков из тех, что служат для хранения фарфоровой и фаянсовой посуды, скатертей и салфеток. Окна столовой широко распахнули, словно бы для того, чтобы проветрить, и я увидела, как несколько человек накрывают в комнате на стол. Естественно, я заключила, что мой жилец возвращается, и, хотя по-прежнему была исполнена решимости защищать свои права от любых посягательств, меня приятно удивили число и вышколенность его слуг, а также лишенное всякой вульгарности изобилие, явно царившее в арендованном им жилище. Не успела я мысленно похвалить его, как, к моему крайнему изумлению, окна столовой закрыли снова, вместе со ставнями, слуги стали один за другим появляться на пороге и рассаживаться в фургоне, последний, выйдя, запер за собою дверь; фургон покатил прочь, и дом снова забросили; предоставленный самому себе, он воззрился слепыми очами забранных ставнями окон на площадь, словно недавнее происшествие оказалось не более чем сном.

Впрочем, это был не сон, ведь, встав и оттого сумев получше разглядеть веерообразное окно над дверью, я увидела, что, хотя до вечера оставалось еще несколько часов, лампы в холле зажжены и ярко горят. В доме явно ожидали гостей, и ожидали не ранее ночи. Для кого же, в