Сеньора - Жозе де Аленкар

В тот день Сейшас нашел Аурелию совсем не такой, как в последнее время. Ее приветливость, но главным образом непосредственность и открытость заставили его вспомнить девушку с улицы Санта-Тереза, ту, которую он когда-то любил.

Он поддался обману, хотя знал, что эта иллюзия, как и все другие, разрушится и принесет ему боль. Но тогда его душа желала покоя, ей нужна была надежда, пусть даже мнимая, но способная ее утешить. Поэтому Сейшас не противился лживой, но сладкой фантазии, пытаясь убедить себя в том, что он вновь переживает идиллию прошлых дней.

В разговоре Аурелия затрагивала темы, наиболее близкие утонченной поэтической натуре Сейшаса. Она говорила о музыке, поэзии, цветах, живописи. В ее словах больше не было едкой иронии; срываясь с губ Аурелии, они звучали чувственно и ласково; все вокруг нее дышало нежностью.

По вечерам она играла на фортепиано и пела отрывки из любимых произведений мужа. Как бы дона Фирмина ни превозносила ее способностей, мастерством Аурелия, конечно, не отличалась и даже не стремилась к этому, не проявляя особого прилежания на занятиях музыкой. Однако мало кто другой обладал таким артистическим талантом, какой был у нее. Она играла вдохновенно, ее голос выражал живые чувства, внезапно рождавшиеся в душе, и звучал, подобно бризу, летящему над лесом.

Следующие дни муж и жена проводили наедине друг с другом. В начале вечера Аурелия и Фернандо вдвоем любовались цветами или вместе читали роман, который, впрочем, был менее интересен, чем их собственная история любви.

Сейшас читал вслух, Аурелия сидела рядом и слушала. Иногда, чтобы вернуться к моменту, который она пропустила, или чтобы скорее узнать, как будет развиваться сюжет, она склонялась над книгой и пробегала глазами по открытой странице, на которую падал локон ее темных волос.

Во время одной из подобных сцен их застал художник, вновь приглашенный в дом Аурелии. Сейшас был раздражен его появлением, однако Аурелия своей любезностью смягчила недовольство мужа.

Во время сеанса его лицо сохраняло недавнее приветливое и непринужденное выражение, подобное тому, которое оно имело, прежде чем Сейшас пережил крах, придавший его чертам меланхоличный и серьезный вид.

На следующий день Аурелия, оценивая работу художника, пришла в восторг, увидев, что с портрета ей улыбается мужчина, которого она когда-то любила. Он словно смотрел на нее с холста, на котором кисть художника изобразила его удивительно живо. Это был один из тех случаев, когда модель не ограничивает возможности живописца, но вдохновляет его, отчего портрет становится не копией, а настоящим произведением искусства.

Аурелия все еще любовалась картиной, когда появился художник, которому она выразила свое восхищение, а также искреннюю благодарность. Художник предполагал, что он просто написал хороший портрет. Разве мог он представить, какую тайну хранит эта женщина, при живом муже ставшая вдовой?

– Я прошу вас сделать копию с этого портрета для гостиной; там я помещу ее рядом со своим. Что касается оригинала, мне хотелось бы, чтобы на нем мой муж был изображен в костюме, в котором он был, когда мы встретились в первый раз. Мне хочется сделать ему сюрприз. Понимаете?

– Прекрасно понимаю.

– Только, прошу вас, лицо оставьте как есть.

– Об этом вы можете не беспокоиться.

Аурелия дала художнику указания насчет того, каким должен быть костюм ее мужа, а затем начала позировать, чтобы мастер закончил ее собственный портрет.

Вернувшись из конторы, Сейшас заметил, что расположение духа Аурелии изменилось. Она не была раздражена, но держалась с ним холодно; со временем она все более отдалялась от него и в конце концов вовсе стала его избегать.

Целые дни Аурелия не покидала своей комнаты, а если выходила, то всегда была рассеянна и имела такой вид, какой бывает у людей, привыкших жить в мире фантазий и чувствующих себя неловко, когда им приходится возвращаться к действительности, которой они обычно предпочитают свои мечты.

Дом в Ларанжейрас стал напоминать монастырь, где живут два отшельника, видящие друг друга только за трапезой.

Встав из-за стола, Аурелия шла в скрытую за пышными деревьями беседку, откуда наблюдала за мужем, гулявшим по саду.

Вечером каждый брал свою книгу; Сейшас читал, Аурелия вновь погружалась в грезы, в сладкие мечты, которым предавалась в уединении своих покоев.

Сначала перемены, произошедшие в Аурелии, удивляли дону Фирмину. Однако она была женщина умная и уже давно жила на свете, поэтому вскоре, как ей казалось, угадала причину этих перемен и решила при первой возможности проверить свою догадку.

– Сеньор Сейшас, не находите ли вы, что наша Аурелия сильно изменилась?

Фернандо, не ожидавший такого вопроса, посмотрел на жену, чье лицо, освещенное лучами заходящего солнца, было бледно, как воск.

– Наверное, Аурелия испытывает небольшое недомогание. Поездка за город – в Тижуку или Петрополис – помогла бы ей восстановить силы.

– Я полностью здорова, – равнодушно ответила девушка.

– Конечно же, вы не больны, Аурелия, – сказала дона Фирмина. – Но все же вам стоит поехать за город, чтобы развеять грусть и устранить головокружение, которое вас беспокоит.

– Ничто меня не беспокоит.

– Аурелия, скажите правду. Несложно догадаться о вашем положении…

– О чем вы? – спросила Аурелия, не понимая, к чему дона Фирмина клонит.

– Вы ждете ребенка!

Аурелия рассмеялась, но так неестественно и громко, что дона Фирмина еще больше убедилась в правильности своей догадки. Фернандо вышел под предлогом того, что ему захотелось полить пармские фиалки, растущие вокруг постаментов, на которых стояли бронзовые статуи.

Прошло несколько месяцев. Вдруг без каких-либо явных причин Аурелия со свойственными ей одной непредсказуемостью и переменчивостью решила коренным образом изменить жизнь дома в Ларанжейрас и его обитателей. Выйдя из затворничества, в котором она по собственной воле провела столь долгое время, она перешла в другую крайность. Отныне Аурелия проявляла особую тягу к развлечениям, которая никогда прежде не была ей свойственна. Она вновь вышла в свет, где стала появляться очень часто, буквально не давая себе передохнуть.

Театров и балов ей было недостаточно; когда Аурелия не выезжала, она принимала гостей в своем доме, устраивая вечера, не менее веселые и изящные, чем самые роскошные придворные праздники. Ей удавалось собрать в своем особняке самых красивых девушек Рио-де-Жанейро; она любила окружать себя этой свитой красавиц.

Днем она ездила в гости на Судейскую улицу или на пикник в Ботанический сад и Тижуку. Берег Ботафого она решила превратить в место для прогулок наподобие парижского Булонского леса, венского Пратера или лондонского Гайд-парка. Несколько дней подряд она и ее подруги около четырех часов дня проезжали в открытых экипажах по изогнутой набережной вдоль живописной бухты, любуясь чарующими видами и наслаждаясь дыханием легкого морского бриза.

Прохожие смотрели на них удивленно, на лицах некоторых читалась неприязнь. Аурелия не обращала внимания на недовольных завистников, однако ее подруги начали беспокоиться, и ей пришлось отказаться от прогулок по набережной, над которой теперь проносились только перелетные птицы.

Ее жажда развлечений, пришедшая на смену беспричинной апатии и затворничеству, наводила на мысль о том, что Аурелия погружается в светскую жизнь не ради удовольствия, а чтобы забыться. Может быть, она хотела заглушить чувства, которые тревожили ее душу и уносили ее в мир фантазий и грез, в котором она пребывала столько дней?

– Наверное, вам кажется необычной моя страсть к развлечениям? – спросила она у мужа. – Действительно, она охватила меня, как лихорадка. Но не переживайте, это не опасно. Я хочу, чтобы в свете меня считали счастливой. Возможно, гордость, которую я испытываю, зная, что многие хотят оказаться на моем месте, уменьшит боль, терзающую меня оттого, что я никогда не буду любима. По меньшей мере я могу насладиться видимостью счастья. В конце концов, что есть этот мир, если