Сеньора - Жозе де Аленкар

перед одной женщиной, как бы она ни противились его желанию, ему ни разу не приходилось испытывать подобного трепета, или, скорее, страха, который сковывал его теперь перед собственной женой.

Девушка подняла руку и утомленным жестом откинула ее в сторону так, что она, спадая с дивана, опустилась Сейшасу на плечо. Чувствуя ее прикосновение, он приблизился к Аурелии и стал целовать ее разметавшиеся локоны.

Однако она повернула голову, спрятав лицо в шелковое покрывало и быстрым движением руки закрыв его. Возможно, в этом жесте выражалось только несмелое сопротивление целомудрия, но одного его было достаточно, чтобы подавить порыв Сейшаса.

Проведя несколько мгновений неподвижно, Сейшас намеревался встать, но Аурелия, внезапно очнувшись ото сна, прежде лишившего ее сил, не позволила мужу подняться с колен. Сидя перед ним на диване, она рукой коснулась его лба и остановила на его лице долгий пристальный взгляд, словно желая проникнуть в его мысли и раскрыть его тайны.

– Так я не ошибаюсь? Вы все же меня любите? – спросила она нежным голосом.

– Вы еще не убедились в этом?

– Разве вы не говорили, что это невозможно?

– Невозможно перестать любить вас.

– Жаль, что я лишена подобного счастья! – воскликнула Аурелия, встав с дивана.

Опустив голову, нетвердыми шагами она пошла к противоположной стене комнаты. Сейшас следил за ней удивленным взглядом, видя, как она приближается к картине, стоявшей на мольберте.

Аурелия откинула синюю ткань, которой была занавешена картина. Яркий газовый свет упал на полотно, в глубине которого был виден благородный мужчина.

Это был портрет Сейшаса, которого кисть художника изобразила таким, каким он был два года назад. Столь же элегантный, что и теперь, с портрета Сейшас улыбался той очаровательной улыбкой, которую в действительности утратил, став мужем Аурелии и приобретя серьезный и печальный вид.

– Вот мужчина, которого я любила и люблю, – сказала Аурелия, указывая на картину. – У него ваша внешность, ваше изящество, ваши манеры. Но у вас нет его души. Она живет здесь, в моем сердце, я храню ее и чувствую, как она трепещет во мне, когда я смотрю на этого мужчину.

Аурелия посмотрела на портрет влюбленными глазами. Поддаваясь порыву страсти, теснившей ее грудь, она запечатлела на холодных неживых губах изображенного на портрете мужчины долгий, пылкий и сладостный поцелуй; один из тех томительных поцелуев, в которых находит выражение пламенная страсть, когда наконец, кипя, высвобождается из сердца.

Сейшас был поражен. Чувствуя, что Аурелия смеется над ним, он наблюдал за ее действиями, но не мог ее понять. Обращаясь к разуму и не находя объяснения, он пребывал в замешательстве.

Наконец Аурелия обернулась к нему; исполненная гордости и страсти, она пылала чувством, ее глаза блестели огнем, губы были чувственно приоткрыты, а грудь высоко поднималась, объятая жаром.

– Почему мое сердце так трепещет перед этим портретом, но остается холодным рядом с вами? Почему в мою душу, подобно яркому лучу, проникает этот неподвижный взгляд, а не ваш? Почему прикосновение вашей руки не пробуждает во мне пламя страсти, опьяняющее, точно нектар?

Аурелия вдруг остановилась. Ее лицо зарделось от стыда, пришедшего на смену пылкому порыву чувств, которые теперь затихли, подобно тому как закрывается ночной цветок на рассвете. Накинув на плечи соскользнувшую кашемировую шаль, Аурелия, охваченная дрожью, закуталась в нее и села на край дивана.

Сейшас подошел к ней, чтобы, как обычно, попрощаться перед сном, и сказал спокойным, непринужденным тоном:

– Доброй ночи.

Раскрыв шаль настолько, насколько было нужно, чтобы достать из-под нее руку, Аурелия подала мужу кончики пальцев.

– Вы уже уходите? – спросила она, глядя на него глазами, в которых читались одновременно мольба и жестокая непреклонность.

Сейшас вздрогнул, почувствовав на своей ладони легкое прикосновение тонких пальцев жены.

– Вы приказываете мне остаться? – спросил он нетвердым голосом.

– Нет. К чему это?

Эту фразу Аурелия произнесла с особенной улыбкой, вероятно, вкладывая в слова некоторый скрытый смысл, которого никто не мог предугадать.

Сейшас удалился, чувствуя сильнейшее унижение, которое нанесла ему Аурелия своим презрением.

II

Однажды вечером речь зашла о бразильской литературе.

Редкий случай; поскольку в наших салонах принято обсуждать что угодно, только не отечественную словесность, разговоры о которой допустимы разве что в курительной зале, и то если там случайно встретятся два или три неисправимых книголюба.

Тот раз, можно сказать, был исключительным. Одному из гостей не терпелось высказать свое мнение о книге, которую он только что прочел, хотя вышла она уже достаточно давно. Книга ему не понравилась, и он был готов обрушиться на нее с безжалостной критикой.

– Вы читали «Диву»? – спросил он.

Ему ответили удивленной тишиной. Прежде о книге никто не слышал и даже не считал нужным интересоваться подобными вещами.

– Роман неправдоподобный и фантастический! – вынес свой приговор критик.

Затем он сделал еще несколько замечаний насчет стилистических изъянов, обнаруженных в романе, упомянул о засилье галлицизмов на его страницах и грамматических ошибках, допущенных автором. Наибольшее возмущение, однако, вызвала у него развязка.

И все же, какой бы едкой ни была критика, она всегда на пользу писателю, поскольку подогревает интерес к его книгам. Самый суровый критик, сам того не желая, оказывает писателю услугу, привлекая к нему внимание.

На следующее утро Аурелия распорядилась купить роман, который затем прочитала за один день, сидя в плетеном кресле-качалке напротив окна, затененного кронами хлебных деревьев, цветы которых источали аромат тонкий, как у магнолии.

Вечером критик вновь появился в особняке Аурелии.

– Я прочла «Диву», – сказала ему хозяйка дома после того, как ответила на его приветствие.

– Не правда ли, таких женщин, как главная героиня книги, в действительности не бывает?

– Я никогда не встречала таких, как она. Однако узнать ее душу, вероятно, мог только Аугусто Са, человек, которого она любила, единственный, кому она открыла свое сердце.

– Как бы то ни было, персонаж очень неправдоподобный.

– Что менее правдоподобно, чем сама правда? – ответила Аурелия, повторяя известный парадокс. – Я знаю одну девушку… Если бы о ней написали роман, многие, как и вы, сказали бы: «Так не бывает! Таких девушек не существует». Но тем не менее я с ней знакома.

Тогда Аурелия, конечно, не предполагала, что через некоторое время ее собственная история, на которую она намекнула, станет известна автору «Дивы» и ему выпадет честь изложить ее в новом романе.

В тот вечер среди обсуждаемых тем была одна, которая весьма огорчила Аурелию. Ходили слухи, что Эдуардо Абреу одержим мыслью о самоубийстве. Один из его знакомых, возвращаясь с ним из Нитероя, помешал ему броситься в море с борта корабля; другой застал его с револьвером в руке.

На следующий день в оперном театре был спектакль. Аурелия написала Аделаиде Рибейро записку, приглашая ее в свою ложу и предлагая провести вечер вместе. Давними подругами они не были, а визиты, которыми они обменялись после свадьбы Аделаиды, не выходили за рамки формальности.

Приглашая Аделаиду в оперу, Аурелия не стремилась сделать установившиеся между ними отношения более близкими и теплыми, но искала возможности поговорить с Торквато Рибейро.

В восемь часов, когда Аурелия под руку с Сейшасом вошла в ложу, Аделаида и ее муж уже были там.

Зная, что им предстоит провести вечер в компании друг друга, и стремясь быть неотразимыми, Аурелия и Аделаида, сами того не желая, вступили в спор, который должен был определить, кто из них прекраснее. Любопытно, что не столь богатая Аделаида появилась во всем блеске, одетая по последней моде, в то время как Аурелия, обладавшая миллионами, выбрала самый простой наряд. Так, жемчуга и кружево одной противостояли естественному очарованию другой.

Когда поднялся занавес, хозяйка ложи встала ближе к сцене, уступая лучшее место гостье. Рибейро расположился рядом с Аурелией, а Сейшас – с Аделаидой.

После того как рассеялся первый восторг, вызванный красотой декораций и появлением актеров