Венгерский рассказ - Клара Бихари

Я собрал все свои душевные силы — и по сей день я бы не смог объяснить, каким образом очутился там и я. Помню лишь, как лежал наконец в одной кровати с ней, с моей Катынкой, под одним одеялом, пришел, значит, так долго ожидаемый час, я лежал с открытыми глазами в полутьме комнаты и все смотрел в одну точку, на верхний стержень гардины, на меди которого сверкнул какой-то огонек. Но напрасно я старался сосредоточить свой взгляд: со мной каруселью вертелось все: тахта, стены, картины, Катынка, двое детей и весь Комаром. Я пытался глотнуть и затем, как меня учила мать, когда у меня, еще маленького, кружилась голова, вдохнуть поглубже. Но теперь ничего мне не помогало, заглатываемый мною излишек воздуха еще больше распирал мое нутро. При этом все вокруг беспрестранно ходило ходуном, мне приходилось цепляться, уже даже лежа в постели: не скатиться бы с нее.

Минуты летели, и ситуация становилась все более нелепой. Катынка, наверное, подумала, что я онемел от смущения, и, чтобы подбодрить меня, она тихонько придвинулась ко мне поближе. Я лежал неподвижно. Придвинься сейчас ко мне сама живая Венера — я лежал бы так же неподвижно, как волк, проглотивший только что Красную Шапочку вместе с ее бабушкой. Моя возлюбленная, не мешкая, мягко обняла мою шею, но мне теперь было тошно от прикосновения посторонней руки к моей сырой, болезненно чувствительной коже, и я вдруг содрогнулся. Катынка же, которая на основе моего предыдущего поведения ожидала, вероятно, более страстного отклика, теперь обиженно отодвинулась.

— Ты что, разве уже не любишь меня? — спросила она шепотом.

— Люблю… — отозвался я хрипло.

— Хочешь, чтобы я тебя поцеловала?

Тут из моего горла вырвалось какое-то булькание, после чего я вскочил и поплелся в темноте в ванную. Вернулся лишь через несколько минут, бессвязно бормоча, что, мол, пришлось выпить водички. Катынка не видела, как я бледен. Я не мог признаться ей, что ужин и вино так подействовали на меня, ведь подобная исповедь ничем не улучшила бы создавшееся мучительное положение. Головокружение у меня, кажется, прекратилось, его сменило такое чувство, будто я качусь вниз, по наклонной, причем все стремительнее, и это скольжение все ускорялось, и казалось, я уже никогда не остановлюсь. Проблески сознания были заполнены жгучим стыдом. Катынка снова попыталась придвинуться ко мне.

— Скажи, ты плохо себя чувствуешь?

— Простите, — сказал я быстро и снова выскочил из постели. В ванной я зажег свет и посмотрел на себя в зеркало. Моя физиономия была ужасающе искажена, кожа лица бледно-серая, волосы взъерошены, под глазами лилово-синие опухоли. Я стал лить холодную воду на голову, а на обратном пути споткнулся и со страшным грохотом опрокинул стул. Старший мальчик заплакал. Катынка подскочила к нему, мальчик уже сидел в кроватке, просил хлеба с повидлом, кричал, что и он хочет к маме в большую постельку. Когда он наконец затих, моя возлюбленная снова легла, но мы лежали рядом молча. Потом я заметил, что, прижав голову к подушке, Катынка тихо плачет. Мне хотелось бы утешить ее, но вокруг меня ходил колесом весь мир, ну как я ей мог объяснить то, чего сам не понимал? Что свалило меня так жестоко? Жирная говядина? Избыток вина? Или все треволнения? Может, все, вместе взятое? Но только здесь уже любые объяснения напрасны: я сам охотней всего бы заплакал. Часы с едкой насмешкой пробивали четверти, и Катынка через некоторое время задремала. Но я спать не мог, куда там, я тихо встал и вышел в сад, в чем был, расхаживал в пижаме при луне и кусал руки в беспомощной ярости, бил себя в лицо кулаками и ладонями.

Когда же начала брезжить ранне-летняя заря, я вдруг почувствовал, что совершенно здоров. Мой юный организм быстро справился со вселившейся в меня хворью. Я пошел в ванную и с головы до ног вымылся под душем, докрасна растер тело, почистил зубы. После этого лег рядом с Катынкой и стал ее горячо целовать, обнимать, будто я только что приехал из Будапешта. Катынка, удивленная и счастливая, еще не совсем проснувшись, охватила мою шею и прижалась ко мне.

Утром пришлось рано встать, так как дети раскричались. Пока их одевали, они неистово шумели, это меня и выгнало из постели, я, жмурясь, расхаживал по комнатам, мне хотелось спать, в общем, я был счастлив. Помогал Катынке мыть посуду, готовить завтрак, затем рассказывал детям сказки, с ними мы быстро стали друзьями. Затем мне захотелось выйти с детьми в сад, но Катынка не велела мне там показываться, как бы соседи не увидели. Зато я исходил весь дом, взобрался на чердак, слонялся там среди ящиков и протянутых веревок, потом спустился в подвал. После этого я разглядывал книги, но их было немного, всего несколько штук по инженерной специальности и серия Реваи в замшевом переплете. Я понял: книги здесь были не столько из-за содержания, сколько из-за красивого переплета. Позднее явились гости, воскресный визит, так сказать. Мы страшно испугались звонка, моя возлюбленная запихнула меня в кладовку и повернула ключ. Гости оставались довольно долго, и я от скуки стал понемногу закусывать, ведь вчерашний ужин ушел в область предания. Я отломил себе колбаски, попробовал чищеные орехи, изюм, пальцем зачерпнул немного повидла.

Так прошел день, тихо, мирно. После обеда, с разрешения Катынки, я осторожно через задний ход вышел на улицу, прошелся, осмотрел ратушу и церкви, древнюю троицу, набрел на дом, где родился Йокаи. Купил красивую открытку и написал Катынке: привет, мол, из прекрасного Комарома, тут же опустил ее в почтовый ящик, чтобы на другой день, когда меня здесь уже не будет, она получила ее и посмеялась. Но у нас была еще длинная ночь. И она прошла. Правда, не в таком безумном счастье, как первая.

Я должен был выехать на заре, так как утром от восьми до девяти у меня были письменные занятия по грамматике, которых я всегда боялся. Мы с Катынкой прощались нежно, как молодожены, которым приходится на пару дней расстаться. Катынка наказала мне, чтобы еще до своего приезда, в субботу, я выслал ей красивые книжки, так как на ее полочке еще много пустого места, кроме того, просила прислать ей медвежат — в стеклянный шкаф, — много маленьких медвежат.

В университет я пришел вовремя, но был очень усталый, тем не менее тут же, на этих нудных