Венгерский рассказ - Клара Бихари

это способен! Подошел ко мне, будто уговаривать, а теперь всем доказывает: «Помера-де не работает. Вместо него работает он, Цирок, образцовый бригадир!» Он не будет возражать, если мне снизят почасовую оплату, а разницу прибавят ему! Факт, что он донес и про ножницы. Раз уж так, хоть бы с разговорами не лез ко мне, лучше б забыл о моем существовании. Вот про таких и говорят: «На языке мед, а под языком лед». Уж он ли не лебезил только что, не улыбался: «Отличные ножнички!», «Мастер вы на все руки!» Знает, что молоть: для того-де мы и работаем бригадой, чтобы помогать друг другу. Сказал бы лучше: для того, чтобы друг друга подстегивать и чтобы грязную работу делали не наши руководители, а мы сами».

Он работал, сердито суетясь. Монтажники остановили над ним кран и стали медленно спускать тяжелый крюк. Померу уже задели крюком за картуз. Он поднял глаза. «Точно под виселицей».

— Ты что, обормот несчастный! — заорал он. — Голову, что ли, хочешь мне размозжить?

Монтажник с сонным безразличием повернул стрелу крана. Рядом с ним ученик покатывался со смеху.

На блоках зелено-пузатыми каплями круглело масло; пронизанные солнцем, капли эти искрились, как изумруд. Сверлильные станки, точно раскрытые ладони, протягивали к свету свои столы. Помера ничего не видел. По лицу его узкими полосками лился пот, капая с подбородка на руки. Рубашка пристала к спине.

В обеденное время солнце подостлало под котелки слесарей скатерть. Мойщики окон присоединились к слесарям, а Густав Кондор — к припасенному теми и другими салу да колбасе.

— Ешьте, братцы, на здоровье! — предлагал Кондор, в свою очередь, маринованный перец из двухлитровой банки.

Помера с зажатым в коленях котелком уселся чуть поодаль на своем треногом сапожном стуле.

— У вас голова не кружится, когда вы там, наверху? — бросил он рабочим в комбинезонах, но пришлось вопрос повторить, так как они в это время слушали Цирока, а затем Капаш вставил что-то, и все засмеялись. Помера даже не улыбнулся. Ему были уже знакомы шутки Капаша, и он вовсе не прислушивался к ним.

Одно было ясно: сегодня снова произошло что-то, и опять он, Помера, не в курсе дела. Вполне возможно, что шуточки эти по его адресу и хохочут-то как раз над ним. Здесь нет ни одного человека, с кем бы он мог перекинуться словом. Хотя бы пока ест.

Помера слушал, слушал дружное журчание голосов, потом наклонился к говорящим.

— Ну и что вы от этого имеете там? — спросил он громко, перекрыв голоса.

— Где? — с непонимающей миной взглянул на него черноволосый в комбинезоне.

— Там! — указал Помера под крышу.

— Звезды! — улыбнулся чернявый.

— Я бы, к примеру, ни за какие коврижки не полез туда, — Помера опустил вилку. — Нет таких денег, за которые стоило бы человеку рисковать жизнью.

— Надо кому-то и этим заниматься, — возразил черноволосый.

Капаш, кисло усмехнувшись, продолжал анекдот, двигая крупным носом. Мюллер, держась за бока, хохотал.

— Чтоб вам пусто было! — заливался он самозабвенно. — Послушай, Капаш, если б я мог с такой равнодушной миной говорить подобные штуки, я бы давно записался в артисты!

Помера закинул ногу за ногу и чиркнул спичкой.

«Идиоты, — решил он, закуривая. — С тех пор, как эти верхолазы тут появились, наши из кожи вон лезут. Скажите, какие все дружные сразу стали! А завтра опять начнут кумекать, как бы подгадить друг другу. Да, неспроста это веселье. Бедой оно кончится. На погибель свою они хохочут. Немало живу я на земле, но я не видел еще смеха, после которого потом не плакали бы. Солнце и то вон как греет перед грозой… За все на белом свете расплачиваться приходится».

— Мышь! — крикнул кто-то. — Поглядите-ка, вон тут, в железках! Откуда она взялась?

Помера схватил молоток и швырнул им в пронесшийся мимо серый комок. Но мышь оказалась ловчее и скрылась среди баллонов, молоток же Померы угодил в баллон. Мрачным зловещим гонгом ответил металлический цилиндр. Изменившийся в лице Цирок вскочил на ноги.

— Вы сошли с ума! Взорваться, что ли, захотелось?!

Наступила тишина. Помера заморгал под стрелами возмущенных взглядов.

— Далась вам эта мышь! — заметил черноволосый.

— Я ее ненавижу! Чего она тут шныряет? Пусть занимается своим делом!

— А какое у нее может быть дело?

— Пусть лезет в кошачью глотку!

— По-вашему, ее дело — лезть в чью-то глотку?

— Ну что вы уставились на меня? — заорал Помера, побагровев. — Может, скажете, сами вы не жрете свиней да коров? Господь наш и то бараниной питался! Такая здоровая дубина, а порядков земных не знает!

— Тронулся старичок, — отмахнулся парень. — Пускай городит…

— Гляди, молокосос, как бы я тебе по губам не смазал да не научил, как разговаривать со старшими! Белены объелись все! Подумаешь, солнца не видали да циркачей под куполом! Первый раз за десять лет увидели чистые окна — и счастливы! А вот там, где я работал до войны, там, если хотите знать, каждую неделю окна протирали, да не оставляли таких полос! Разве это стекла? Это зебры! Там, брат ты мой, окна сверкали!

Ответа он не стал дожидаться. Схватил свой стул и пересел во двор, возле двери.

Когда уже и последнее оконце ясным глазом взглянуло в небо, чистильщики по гнущимся, как камыши, лестницам сбежали вниз, ловкими, привычными движениями разобрали лестницы и со своими странными, сплюснутыми ведрами в руках, будто тени, гуськом, как и явились, покинули мастерские. Последний затворил за собой железную дверь, и красно-желтые снопы света сообщили о том, что работа верхолазов закончена.

Руки Померы все еще дрожали, они как-то неловко сжимали пассатижи, работа не клеилась, лист оказался мал, не осталось на кромку. И хотя воздушные гимнасты давно удалились, покой Померы был утрачен. Где гарантия, что не отворится снова дверь и в нее быстрыми, мягкими шагами не войдут мужчины в синих комбинезонах, чтобы выбить все из привычной колеи и нарушить душевное равновесие человека?

Перевод И. Миронец.

Гранпьер Эмиль Коложвари

КРЕСТ ЧЕСТИ

Поцеловав жену в лоб, судья Кирай пошел в свой кабинет. Прежде чем закрыть за собой дверь, он пробормотал, махнув безнадежно рукой:

— Работа, вечно работа.

Но его слов жена уже не слышала.

Маленький, коротконогий, узкокостный, недавно располневший и как человек, не привыкший еще к своей полноте, он ходил, забавно переставляя ноги и выбрасывая вперед руки, точно они были чужие. Он потеребил пальцем густые, коротко подстриженные усики и сел за письменный стол, на котором царил образцовый порядок.

Судья взял с правой стопки какой-то документ и, прочтя первую строчку,