Венгерский рассказ - Клара Бихари

— Благодарю вас, — сказал он, — просто у меня немного закружилась голова. Но все уже прошло. Честь имею, ваше превосходительство.

— До свидания, господин судья, — попрощался Мишлехази.

В дверях он прибавил:

— Словом, действуйте, как я сказал.

Дверь гостиной закрылась. Кирай уставился на красный ковер у себя под ногами. Пощечина не унизила бы его глубже, чем последняя фраза; затихшая было боль стала терзать его с удвоенной силой. Пошатываясь, спотыкаясь, искал он выход из квартиры. По ошибке заглянул в уборную. Растерянно озирался по сторонам и не сразу заметил огромную двустворчатую дверь — путь к свободе.

Он пошел не домой, а к окраине города по кривым, ползущим вверх по холму улочкам. Шлоссбергер не выходил у него из головы, и в каком-то затмении, сгоряча поклялся он себе вне очереди рассмотреть его дело и, если тот не принесет денег, самому пойти за ними. Отныне он будет у всех брать взятки, ловчить и изворачиваться. Если надо быть подлецом, он станет подлецом.

Тишина леса не внесла в его душу успокоения. Понурив голову, сидел он на срубленном дереве, и мысли его беспрестанно возвращались к жене. Идти домой он не решался, боясь, что слова или слезы выдадут жене его смятение. Он хотел, чтобы она осталась прежней и сам он таким, каким она его знала. Ведь он не перенес бы, если бы любимая женщина увидела в нем другого человека, не того, кого знала в течение шести лет. Ни одного случая он не упустит — пусть его подкупают, он засыплет жену красивыми нарядами, повезет путешествовать.

При мысли о путешествиях Кирай ненадолго оживился. Давно мечтал он насладиться этим завидным счастьем. Но вскоре приуныл, сознавая, что, сколько бы он ни любовался собором святого Марка в Венеции, площадью Синьории во Флоренции, колизеем в Риме, Нотр-Дамом в Париже, и там преследовало бы его воспоминание о сегодняшнем дне; никогда не сотрется оно из памяти. Он понимал, что не отомстит Мишлехази, пойдя против его воли. Что-то сломилось, отмерло в душе Кирая. Его человеческое достоинство растоптал Мишлехази, нанес ему рану, которую и время не исцелит.

Кто-то шел по лесной дороге. Судья невольно встал; отряхнувшись, одернул пальто, поправил галстук. Важно выставив свой толстый животик, полным достоинства, размеренным шагом пошел по дороге. Если кто-нибудь попадется ему навстречу, то и не заподозрит, что сегодня что-то из ряда вон выходящее стряслось с судьей Кираем. Пусть каждый встречный думает, что здесь, в лесном уединении, судья ищет справедливое решение в каком-то исключительно трудном, запутанном деле.

Но внезапно его охватил ужас. Ужас, что вдруг придется ответить на приветствие, остановиться, обменяться с кем-нибудь словами. Он свернул с дороги в кустарник. Перед ним открылась вырубка; кое-где из поросшей мхом земли торчали побуревшие пни. Он шел бесшумно, пробирался, как вор, по пригибающейся траве. Несколько лет назад был он на этой вырубке, осматривал место происшествия. Какой-то бродяга изнасиловал гулявшую по лесу девушку, а также бедную женщину, собиравшую хворост, возможно, и кого-нибудь еще, но это не вскрылось. Пострадавшие не объявились. Тогда много шума вызвала эта история. Чистая городская публика на время прекратила прогулки по лесу.

Вырубка отличалась такой особенностью: с одной ее стороны непроницаемой стеной буйно разросся кустарник, с другой — высились отдельные кусты. Они росли здесь купами, полукругом обступая травянистые полянки. Колючий кустарник, словно ограда, окружал несколько малюсеньких лужаек, поросших нежной блеклой травкой. На некоторые из них и сам он прежде набредал; согнувшись в три погибели, пробирался туда, среди ветвей. По городу распространялись слухи, что любовные парочки ходят сюда на свидания — дамы и барышни, не решающиеся посещать квартиры своих любовников.

Спрятаться жаждал судья бессознательно, слепо. Он весь еще содрогался от ужаса, вызванного шумом приближающихся шагов, соседством людей, их любопытством, от страха, что чужой или едва знакомый человек прочтет на его лице унижение и горе. Он уже наклонился, схватившись за ветку крайнего куста. Но тут вспомнил, что одет в свой единственный парадный костюм.

«Стоило ли предпочитать честную бедность легкой наживе? — размышлял он. — Каждый месяц откладывать по нескольку пенгё, чтобы купить жене шляпку или зимнее пальто? Мне сорок лет, впереди у меня уйма работы, изматывающей работы до поздней ночи, и жалкие крохи радости, скорей даже лишь ее обещание».

Превыше всего гордился он тем, что апелляционный суд утвердил его приговоров больше, чем приговоров других судей. Не одно разбираемое им дело доходило до кассационного верховного суда, который оставлял в силе первоначальное решение.

Кирай, крадучись, спускался по склону, ощущая в груди приливы необычного страха. Только бы не столкнуться с людьми! Незачем относиться к жизни серьезно. Что за важность, если апелляционный суд не утвердит его приговора, зато останутся свободные вечера для любви, прогулок, визитов. После ужина с вином жена по его просьбе будет ему петь. С каким изумлением станет она смотреть на него!

Он так живо представил удивленные огненные ее глаза, по-детски приоткрытые пухлые губки, что неуверенно, робко улыбнулся. Тогда поблизости отчетливо, явственно зазвенел ее смех. Нежно любимый им, переливчатый, воркующий смех. У него мороз пробежал по коже, рот наполнился слюной.

— Моя дорогая, — прошептал он.

Смех замер; солнечный свет ласкал кусты, травинки. То здесь, то там в просветах между ветвями открывались виды городских окраин, прямой дороги, обрамленной ровными рядами тополей. Нежными завитками курчавилась на косогоре зелень — теряющаяся в голубизне зеленая река.

Опять услышал он смех, более резкий, щекочущий, чем раньше. Какой-то новый, грубый тон окрашивал знакомые звуки. Выставив вперед толстые ручки, судья побежал не помня себя, механически, как лунатик. Густой кустарник преграждал ему путь, ветки переплетались, создавая крепкую, непроницаемую стену с причудливыми узорами. Голоса замерли, потом снова ожили.

Обходя кусты в поисках дороги, судья внезапно остановился. Его толстые ручки задрожали, тут он подумал: не лучше ли убежать из леса, запереться в своем кабинете среди деловых бумаг и не выходить оттуда до ужина?

Справа кусты поредели, затоптанная трава еще не выпрямилась. Здесь можно пробраться.

Осторожно раздвинул Кирай ветки, затаив дыхание, стал напряженно всматриваться. Впереди обозначилось несколько расплывчатых пятен, которые выделялись на общем фоне господствовавшей повсюду зелени. Судья слышал отчетливо звучавший мужской голос, но не мог уловить смысла слов. Он выпустил из рук ветки и, став на четвереньки, прополз немного вперед. Вдруг он поднялся на ноги, сердце его замерло; он задыхался от звука внушительного, разносимого эхом голоса. Грудь его точно налилась свинцом, подталкиваемый какой-то злой силой комок подступил к горлу.

«Я задохнусь», —