В холоде и золоте. Ранние рассказы (1892-1901) - Леонид Николаевич Андреев

Мирное течение жизни Фитюльки было нарушено событием чрезвычайной важности: в один прекрасный день Елена Семеновна сообщила, что Алеша женится. Подобный случай был само по себе удивителен, но когда из дальнейшего повествования Фитюлька узнал, что Алеша сочетается законным браком с хвостовской барышней, он нашел, что границы чудесного перейдены. На хвостовской барышне? Его сын Алеша? И законным браком! Если бы Елена Семеновна и Алеша представляли собою самые чудные творения гениальной кисти, достойные помещения в лучшую из галерей Европы, Фитюлька не мог бы созерцать их с большим удивлением и восторгом. Он осмотрел Алешу от самых его сапог и, поднимаясь все выше, добрался до светлого волоска, торчавшего вверх над взлохмаченною поверхностью головы, и всякая подробность его длинной фигуры была сама по себе изумительна. Но когда он таким же взглядом произвел параллельный осмотр супруги, сравнил ее с сыном и обоих сравнил с собою, – глаза Фитюльки стали совсем маленькие, а рот большой и круглый. Елена Семеновна, проникнутая уважением к себе, сыну и Фитюльке – он был отцом и супругом, благосклонно принимала эту дань безмолвного восхищения. Похлопав по плечу жену и сына, Фитюлька с видом, выразившим некоторое недоверие к возможности того, о чем думает, спросил:

– А может быть, и двугривенный у тебя найдется?

Елена Семеновна холодно встретила этот порыв любознательности и ответила, что с двугривенными можно и подождать.

– Да к-как же можно теперь без двугривенного? – развел руками Фитюлька. – Ах, Боже ты мой!..

Справедливость этого замечания была достойно оценена, и в руке Фитюльки оказался целый четвертак. Осмотрев еще раз супругу и сына, Фитюлька, дабы долее насладиться их красотою и могуществом, стал задом отступать к двери, закрывая поочередно то один, то другой глаз и энергично поматывая головою.

– Шапку-то надень. Нельзя без шапки, – сказала Елена Семеновна, протягивая мужу картуз. Ранее, когда муж отправлялся в кабак, она считала простою мерою осторожности не давать шапки, которую все равно придется потом выкупать из-за стойки, но теперь обстоятельства изменились: отец человека, который женится на хвостовской барышне, не мог идти по улице с непокрытой головою. – Да под лошадь не попади, – предостерегла Елена Семеновна, когда Фитюлька в последний раз приотворил дверь и убедился в реальности существования супруги и сына.

– Под лошадь, – пожал плечами Фитюлька.

Лошади ходят по земле, а он уже и теперь летит по воздуху. Под лошадь!..

II

Жил в том небольшом городке большой барин, стоявший у всех на виду. Фамилия его была Хвостов. Когда по тротуарам городка грузно подвигалась его мощная фигура, в красной канаусовой рубашке с косым воротом, в поддевке и высоких сапогах, или ярким метеором проносилась на рысаке – шляпы, шапки и картузы слетали с голов с различною степенью быстроты, отставлялись в сторону и долго потрясались в воздухе или далеко выставлялись вперед все с тою же целью выразить приязнь и уважение. Высоко держа красивую голову, с чисто русской курчавившейся бородкой и орлиными глазами, Хвостов направо и налево сверкал белыми зубами, кланялся и улыбался, приветливый и ласковый, и гнал рысака в банк, или в управление товарищества, или, наконец, в загородный сад «Стрельну», где уже с утра поджидали его лакеи. Город чтил своих именитых сограждан и не желал смущать покоя души своей ненужными вопросами о том, за какие добродетели он чтит. Он с одинаковым восторгом встречал слухи о новом десятке тысяч, которые хапнул где-то «наш Иван Яковлевич», и хотя никто не мог указать человека, с которым Хвостов поделился бы, но все чувствовали себя так, точно у них общая касса; и рассказы о грандиозных скандалах, которые он устраивал, причем вопрос о правоте заранее предрешался в его пользу, количество побежденных врагов преувеличивалось, как в официальных телеграммах, а врагам его приписывались самые низкие свойства и побуждения. Купцы, знакомые с отечественною литературою, называли его Василием Чуркиным – фамилией, украшавшей известного разбойника, но называли так не в суд или осуждение, а из преклонения перед его молодечеством; господа приезжали смотреть его дом с башнями, кружевною резьбою и такими надворными постройками, которым более пристало находиться в благоустроенном имении, где-нибудь на широком просторе черноземной полосы, нежели в городе, где дома и люди жмутся друг к другу, как бараны в непогоду. Охотников исследовать этот характер во всей его широте не находилось, и бесхитростные умы совершенно удовлетворялись тем, что если с Иваном Яковлевичем дело делать – он золотой человек и если в Стрельне барак с буфетом и певицами разрушать – он также золотой человек и ничуть не низшей пробы. Фитюлька издали наблюдал течение этого великолепного светила и бескорыстно преклонялся перед ним, как перед недосягаемым идеалом силы и великодушия, тем более что коренной недостаток Хвостова – наклонность его к употреблению спиртного – при некоторой субъективности Фитюльки лишь содействовал увеличению блеска. По крайней мере, после проезда Хвостова Фитюлька, не всегда обладавший счастливою способностью снять картуз, долго еще жмурился, точно ослепленный, и покачивал непокрытою головою, с трудом удерживая тело от повторения качательных движений при содействии ближайшего забора.

Большой дом Хвостова был переполнен народом. Помимо жены и детей там ютились разные близкие и далекие родственники, воспитанники и воспитанницы и просто знакомые, которые не то пришли в гости, не то живут здесь. Последнее обстоятельство более всего смущало жену Хвостова, никогда не знавшую, сколько у нее в доме постелей занято и сколько свободно. Какой-нибудь Свириденко утром здоровался с нею, точно он невесть откуда вернулся, а справиться о его здоровье и о том, как он поживает, нельзя было, потому что он, может быть, тут и ночевал, что иногда по справкам и подтверждалось. Эти сомнения придавали несколько тревожный характер отношениям Варвары Игнатьевны к гостям, чего не понимал Иван Яковлевич.

– Да ты реши раз навсегда, что все они здесь ночуют, – посоветовал он жене.

– Неловко, Иван Яковлевич. Всякому нужно ласковое слово сказать, а как его сказать, когда вместо ласки, смотришь, и обидела человека.

За исключением этого обстоятельства ничто иное не тревожило Варвары Игнатьевны. Она даже была довольна шумным потоком людей, который бурлил возле, редко обязывая к чему-нибудь ее. Только какие-нибудь исключительные гости требовали ее внимания, а в остальные дни она играла в преферанс, ездила в театры и читала романы Понсон-дю-Террайля, ложась в постель в то время, когда дом продолжал еще шуметь и гореть огнями. Она знала, что муж изменяет ей с разными цыганками Стешами, и когда-то эти измены заставляли ее плакать,