Повести монгольских писателей. Том первый - Цэндийн Дамдинсурэн

подохнет». Возразить было нечего, и тогда я сказал, что куплю на свои деньги зерна, намелю его на мельнице и подарю полмешка, а может, и целый мешок муки, как получится…

«Получается не так плохо», — думаю я и гляжу вверх, на обледеневшую крышу сарая: с нее прямо над головой свисают сосульки. И вдруг — вот наваждение! — мне мерещится, что это вовсе не сосульки, а направленные на меня острые вражеские штыки. Я содрогаюсь, невольно втягиваю голову в плечи…

С противным треском гаснет пламя — огонь слизал все сало в медной лампадке. Едкий дым заполняет сарай, у меня першит в горле, слезятся глаза. Придется, видно, кончать работу. Словно понимая мои мысли, Гнедой останавливается, опускает голову.

И тут, обернувшись на скрип двери, я вижу на пороге Жанжу. Утренний желтоватый свет играет на ее красивом лице. В руках она держит пустой мешок — я подкармливаю отрубями корову и лошадь тетушки Долгор — все их богатство.

Придерживаясь стены, Жанжа подходит поближе и смотрит так, как будто видит меня впервые:

— Что, еще не кончил молоть? — Голос у девушки нежный, заботливый.

— Сейчас кончаю. Ты почему так рано сегодня? Не спится?

— Рано? Встала как обычно, в свое время, — словно оправдываясь, отвечает она. — А вот ты… — Жанжа запинается и вздыхает. — Видно, здорово продрог за ночь! Здесь такой холодище! Давай-ка я закончу помол, а ты иди к нам, попей чаю, согрейся… Ладно?

— Нет, не ладно. Не женская это работа — молоть зерно. Осталось немного, я быстро управлюсь. Ты подождешь? Вместе тогда и пошли бы, — говорю я с надеждой, что она согласится. Ловлю взгляд ее прекрасных черных глаз, а сердце мое сжимается от жалости: Жанжа бедно одета, на ней старый потертый дэл. Сукно — никудышное, не для зимних морозов. «Ничего, — думаю я. — Кончится война, и я подарю тебе много теплых и красивых вещей».

— Последнее время ты как будто сторонишься нас. В чем дело, Шагдар? — спрашивает Жанжа.

— Видишь ли, все-таки это ваша юрта. И постоянно вас беспокоить просто неловко.

— Ерунда! Мы, конечно, люди бедные, но тебе всегда рады.

— Знаю. Спасибо. Тетушка Долгор и ты всегда ко мне приветливы. Только если об этом узнает твой Дондог, что тогда?

Я чувствую, спрашивать о Дондоге неприлично: ходили разговоры, что этот крепкий, здоровый парень, известный всему сомону отличный наездник, уже давно подбирается к Жанже, хочет на ней жениться… Но это слухи, и мне не терпится узнать, насколько они точны.

— О ком ты говоришь? — укоризненно возражает Жанжа. — Дондог не имеет ко мне никакого отношения. Я и не смотрю на него вовсе…

Все во мне трепещет от радости. Осмелев, я требую доказательств.

— Каких? — потупив взор, спрашивает Жанжа.

— Разреши, я поцелую тебя, а? Только один раз… Можно?

Сам не свой, я не понимаю, что делаю. Но стоило мне шагнуть к ней, как Жанжа шарахается в сторону и прижимается к стене, вся горя от смущения.

— Нет, нет, — шепчет она. — Не сейчас, потом!

Я обмираю от счастья. Потом! Неужели это возможно? Мы молча смотрим друг на друга, и оцепенение это долго не проходит.

— Мука у тебя получилась хорошая, — наконец произносит Жанжа.

— Да, неплохая…

— Люди говорят, что ты делишься ею с Даши?

— Делюсь как могу. Ты же знаешь, у него полно детишек — один меньше другого.

— Ну и правильно. Молодец! Мне самой жалко беднягу Даши. Что говорить, ребята его совсем изголодались.

Мы говорим одно, а думаем о другом. Светло и радостно у меня на душе. И в то же время так тревожно.

Как во сне, я беру сито и просеиваю оставшееся несмолотым зерно. Жанжа подходит к Гнедому.

— Ой, Шагдар! — восклицает она. — Он потерял повязку!

И, правда, только сейчас я замечаю, что тряпка, которая спасала глаза лошади от мучной пыли, валяется на полу. Гнедой понуро моргает слезящимися глазами. Я беру его под уздцы, Жанжа подхватывает мешок с отрубями, и мы выходим, из сарая.

Печка в юрте пылала жаром, и после первой же пиалы с чаем меня, разомлевшего от тепла, стало неудержимо клонить ко сну.

— Подожди, сынок, не спи, — сказала тетушка Долгор, — сейчас Жанжа даст тебе лепешку. Она, правда, вчерашняя, но другого у нас ничего нет…

Лепешка показалась мне необыкновенно вкусной — тем более что получил я ее из рук Жанжи. Девушка издали наблюдала, как я блаженно проглатывал кусок за куском, всей кожей чувствуя на себе ее взгляд. Но усталость брала свое, и я делал невероятные усилия, чтобы разодрать слипавшиеся веки.

— Ты едва сидишь, Шагдар, — сказала Жанжа. — Ложись на кровать, поспи немного!

— Нет, ни за что! — очнулся я. — Сейчас пройдет! Долгор-гуай, — обратился я к матери Жанжи, желая переменить разговор. — Вы, наверное, всю муку израсходовали?

— Верно, не осталось ни крошки, — со вздохом ответила она.

— Да вы не волнуйтесь! У меня найдется немного сверх мешка, что пойдет Красной Армии. Надо мне еще поработать.

И, пересилив себя, я поднялся на ноги.

— Не спеши, сынок. Сейчас мы сыты. Соберешься с силами — закончишь работу потом.

— И правда, Шагдар, — присоединилась к матери Жанжа, — сначала отдохни, а после вместе пойдем на мельницу, ладно?

Я, конечно, согласился.

Вечер выдался ненастный: над землей нависли тяжелые тучи, крупными мучными хлопьями повалил снег, поднялась пурга.

Мы с Жанжой работали так, словно давно жили одной семьей. В юрту вернулись уже в темноте.

В хойморе на сундуке перед бурханом мерцала лампадка, а тетушка Долгор, стоя на коленях, шептала молитвы и отбивала поклоны. Затем она с трудом поднялась с пола и, тяжело вздохнув, легла на кровать. Долго еще слышались ее заклинания: «…Пусть скорее закончится эта чертова война, придет мир и будут счастливы дети…» Потом все затихло.

Жанжа застелила топчан, погасила огонь в лампадке, и мы тоже легли спать. Легли как муж и жена, ибо сегодня вечером на мельнице наконец-то признались друг другу в любви и поклялись никогда не расставаться. А началось это так: запрягая Гнедого, я вдруг почувствовал у себя на щеке нежное прикосновение ее губ. Губы были холодные, но по всему моему телу, словно ток, пробежал огонь. Робкий и неумелый, первый в ее жизни — я в этом теперь не сомневался, — поцелуй Жанжи вызвал у меня такой прилив нежности и любви, что я чуть не задохнулся…

Сейчас, вспоминая это, я еще крепче обнял Жанжу, прижал ее к себе огрубевшими от работы руками и долго не мог оторвать глаз от ее лица: с ненадолго очистившегося неба в юрту сквозь полуприкрытое тоно заглядывала луна и бледным светом освещала мою