Повести монгольских писателей. Том первый - Цэндийн Дамдинсурэн

— Люблю тебя, — шептал я, — люблю больше жизни!

Мы были счастливы на нашем жестком и скрипучем деревянном ложе. И, конечно, не спали, без конца нашептывая друг другу слова любви и поверяя свои самые сокровенные и самые простые житейские мысли.

Было тихо, лишь за стеной в хашане время от времени возилась корова, цокала ногами по льду лошадь.

Я стал было рассказывать Жанже, что завтра займусь очисткой зерна, как вдруг оба мы уловили далекий перестук копыт.

Мы встрепенулись, прислушались. Зашевелилась и тетушка Долгор, видно, спала чутко. Вообще, в те военные годы люди быстро просыпались, всегда к чему-то прислушивались. Даже лошади, казалось, прекращали жвачку и замирали, навострив уши, как будто ловили какие-то звуки.

— Кого это несет в такую темень? — спросил я.

— Наверное, скотина заблудилась, вот ее и разыскивают, — спокойно ответила Жанжа, прижимаясь щекой к моему голому плечу.

— Да нет, похоже, к нам скачут!

Топот становился все громче, и вскоре у самой юрты раздался тяжелый храп лошади, кто-то спрыгнул с седла.

— Наверняка это Дондог! — воскликнул я, вскакивая с топчана. — Чует, что мы поженились, вот и приска…

— А ты разве боишься его?

— Нет, конечно! Но, может, тебе…

— Перестань молоть чепуху. Дондогу здесь делать нечего.

— Эй, кто там? Придержите пса! — прохрипел из-за дверей ночной гость.

Жанжа проворно накинула дэл, зажгла лучину и выбежала во двор. Через минуту она вернулась, и вслед за ней в юрту вошел какой-то мужчина. Он снял малахай, стряхнул с него снег и присел у печки, грея руки. Оказалось, пожаловал сам почтенный Лувсан-гуай — рассыльный сомонного управления.

Жанжа быстро разожгла огонь в тагане, хотела поставить чай.

— Не надо, дочка, — остановил ее Лувсан-гуай. — Некогда чай распивать. Очень спешу. Еле до вас добрался, пришлось через зимник Соднома и хотон Гочо пробираться. Передам сейчас Шагдару распоряжение и дальше в путь. Мне за ночь надо еще многих объехать.

— А что за распоряжение? — с дрожью в голосе спросила Жанжа.

— Да вот, дарга вызывает его срочно в сомон, — отдирая с бороды и усов льдинки, сказал Лувсан-гуай. — Приказал, чтобы не мешкал и явился сегодня же. Но… — Старик посмотрел на меня и Жанжу добрым взглядом. — Сейчас пурга, ночь… В такую погоду до сомона не доскачешь. Ты вот что — подожди до утра, авось, кончит пуржить, тогда и поедешь. Ничего, начальство не осудит!

Мне показалось, что старый Лувсан вспомнил свою молодость и пожалел нас с Жаткой.

— А почему такая срочность? — спросил я.

— Не знаю, сынок, — ответил Лувсан-гуай, с трудом выпрямляясь и надевая шапку. — Время-то сейчас немирное, покоя никому нет. Вчера из аймака приехало много военных. Все в портупеях. Говорят, будут устраивать смотр конному ополчению. Ты записался в него добровольцем?

— Конечно.

— Ну, вот, тебя и вызывают. Да, чуть главное не позабыл: дарга велел захватить еды на полмесяца да теплые вещи. И коня, конечно. Еще не забудь, сынок, самодельное свое ружье, саблю и гранаты — будут учения. Ну, мне пора.

Он подогнул кверху полу дэла и, прикрепив ее к кушаку с помощью изящной инкрустированной серебром подвески — удобнее садиться в седло — вышел из юрты.

Жанжа загасила лучину, и мы снова легли спать.

— Что, если тебя призовут и на фронт отправят, Шагдар? — спросила она тревожно.

— Отправят — значит, буду воевать! — Я крепко обнял ее. — Да ты не волнуйся! Немцы, говорят, такие же слабаки, как японцы: траву едят, водой запивают. При такой пище много не навоюешь. А мы, монголы, на мясе выросли, нам силы не занимать. Если меня призовут и пошлют воевать, я оправдаю доверие, вот увидишь!

То ли поверила Жанжа моей похвальбе, то ли понадеялась на слабость противника, но она успокоилась, затихла в моих объятиях, а на рассвете принялась собирать меня в дорогу. А меня волновали не предстоящие занятия и не смотр: не давала покоя мысль, что я вот уезжаю, а они — тетушка Долгор и Жанжа — остаются без муки. Да вот еще ружье-макет куда-то запропастилось: я обыскал всю мельницу, где держал учебное оружие, но найти его так и не смог. Видно, кто-то из ребятишек, приезжавших с родителями на мельницу за мукой, подхватил его для своих игр. Пришлось срочно с помощью топора и ножовки смастерить себе новое «ружье».

Так прошла наша первая брачная ночь. Война укоротила ее: до позднего вечера мы были на ногах, а утром я не любимую обнимал, а держал в руках мерзлую березовую чурку. Жанжа в это время задыхалась от дыма у раскаленного тагана… К тому же война еще и разлучала нас… Прошло много лет, но и сейчас не могу без грусти вспомнить то далекое утро.

В центр сомона собрали почти всех мужчин нашей округи. Старые и молодые, мы полдня учились ползать по-пластунски, метать гранаты, стрелять по мишеням и рубить саблями. Другую половину дня занимались в классах. Так прошло десять дней.

Первое время я к вечеру валился с ног от усталости, но потом ничего — привык… Но днем и ночью не выходили у меня из головы Жанжа и тетушка Долгор. Как они обходятся без муки? Выходит, я зря их обнадежил! Худо им теперь, наверное… Досада на себя и беспокойство за близких не давали мне спокойно ни есть, ни спать.

А тут еще с Дондогом то и дело нос к носу приходилось встречаться. Он, как назло, все время лез на глаза. И всякий раз при виде его меня охватывала жгучая тоска по Жанже, настроение сразу падало. И было из-за чего…

Дондог не был похож на других ополченцев: он весь так и лучился здоровьем, был хорошо одет, отлично снаряжен, гарцевал на породистом иноходце, бахвалился его статью и дорогой сбруей. Макет его винтовки, выкрашенный в черный и желтый цвета, выглядел, как настоящее ружье. Даже висевшая у него на боку деревянная сабля, казалось, сверкала на солнце настоящей сталью… Сразу было видно, что это парень из богатого аила.

Между нами с первого дня возникло скрытое соперничество. Я чувствовал, что Дондог затаил на меня зло и ждал удобного случая, чтобы рассчитаться за Жанжу…

Однажды во время строевой подготовки наш командир похвалил меня за выправку и умение держать строй. Командир был строг, суров, требователен, мы все его боялись, и потому его похвала была мне вдвойне приятна. А он еще и поинтересовался, кем я работаю. Узнав, что я мельник, заявил перед строем:

— Молодец, выносливости и крепких мышц тебе не занимать!

Но когда он же, разбирая занятия по джигитовке и рубке лозы, дал самую высокую оценку умению