Повести монгольских писателей. Том первый - Цэндийн Дамдинсурэн

Дондога владеть саблей, я неожиданно для себя испытал прилив жгучей зависти: «Это тебе не раз-два, левой! Впрочем, смени я свою дохлятину на такого скакуна, как у Дондога, еще неизвестно, чья бы взяла!» А Дондог, рассказывали, после этого случая хвалился, что в рубке у него нет и не будет равных.

Так незаметно и пробежали эти десять суток. На одиннадцатые нас утром подняли по тревоге, выстроили в шеренгу и приказали рассчитаться на первый — второй. Затем разбили на две группы: «нашу» и «вражескую». Я в числе ста с лишним ополченцев оказался в последней группе. Там, как нарочно, подобрался весьма неказистый состав: люди все больше хилые да пожилые, лошади тощие. Видно, начальство специально постаралось, решило не допустить оплошки, что произошла на предыдущих маневрах, когда «наши» потерпели поражение от «врагов».

Дондог, естественно, попал в группу «наших»… Больше того: когда колонны развернулись и двинулись в противоположные стороны, я увидел его во главе группы «наших» на статном сером иноходце и со знаменем в руках. Зрелище было красивое, ничего не скажешь. Всадник отлично держался в седле, красное полотнище с голубой полосой посредине, увенчанное трезубцем и длинным пучком черных конских волос, развевалось по ветру, сверкая золотой бахромой по краям… Вспомнилось, как Дондог грозился ободрать хвосты, по крайней мере, семидесяти лошадям, чтобы украсить знамя. «Похоже, что и мой Гнедой попал в это число!» — подумал я.

Вскоре наша колонна, растянувшись в цепочку, выехала на большак, что проходил неподалеку от мельницы. Я привстал на стремена и все пытался разглядеть домики, которые сторожила тетушка Долгор, ее юрту… На какой-то миг показалось, что Жанжа смотрит мне вслед. «Впрочем, лучше не надо, — подумал я, — чего доброго, увидит, как я выгляжу, и испугается!» Я был весь заляпан грязью — вместе со снегом она вылетала из-под копыт идущей впереди лошади — и походил, наверное, на черта.

За день мы достигли Орхона и разбили лагерь в прибрежных кустах.

Перед восходом солнца вернулись разведчики, доложили о приближении «противника», и мы стали готовиться к «бою». Костры разводить было строго запрещено и потому пришлось обойтись без чая. В целях маскировки даже самокрутки курили из рукава. Да и какое это было курево: вместо табака — смесь травы с сухим заячьим пометом. Но затянешься и, вроде, хоть ненадолго теплее становится. Однако за ночь мы все равно сильно продрогли.

Сигнал к атаке прозвучал в момент, когда солнечные лучи заиграли на вершинах гор. С громким криком «ура», размахивая деревянными саблями, мы поскакали вперед по льду Орхона. Я старался не отстать от своих, но Гнедой все чаще и чаще оскальзывался. Пришлось все время быть начеку и специально придерживаться мест, присыпанных снегом.

Вдруг впереди я увидел Дондога. Он несся вскачь и, как бешеный, размахивал шашкой. Заметив меня, резко повернул коня и помчался прямо на Гнедого. Мгновенье — и его шашка со страшной силой опустилась мне на плечо. В глазах потемнело, голова пошла кругом, и я вместе с лошадью рухнул на лед…

Очнулся в походной палатке. Вокруг никого, кроме старого истопника, хлопотавшего у печи. Видно, товарищи мои еще не вернулись с маневров. Увидев, что я прихожу в себя, старик протянул мне чашку чая. Хотел я взять ее, как принято, правой рукой, но не тут-то было: она вся распухла от кисти до плеча и посинела, малейшее движение вызывало нестерпимую боль. Пришлось держать чашку левой рукой. Вкусный, пахучий чай окончательно привел меня в чувство, помог трезво оценить случившееся. «Знаю, почему Дондог налетел и сбил меня с лошади, — сказал я себе. — Это его месть за Жанжу. Самолюбив, скотина. Не может примириться, что получил отставку, что она предпочла меня. Другого способа свести счеты найти не мог, негодяй. Нет чтобы, как в мирное время, по-честному, сойтись и схлестнуть ташуры! Может, пожаловаться на него командиру? Так мол и так, Дондог из мести нарочно сбил меня с лошади… Нет, это смешно и недостойно мужчины».

Затем мои мысли перекинулись на Гнедого. «Хорошо, что я не подарил его тогда советским воинам. Представляю, что бы он делал на фронте! Его хозяин наверняка угодил бы в лапы врага. И в том была бы моя вина. Впрочем, что спрашивать с несчастного одра! Два года в упряжке, круглые сутки в работе, отдыха никакого… Вот и результат — на ногах не мог устоять!»

— А где моя лошадь, не знаете? — спросил я старика, когда он накладывал на мою больную руку повязку, смоченную присоленным байховым чаем.

— Э-э, сынок! Она так и не поднялась со льда Орхона… Говорят, жеребец Дондога здорово ее покалечил… Насмерть. А седло твое тут, его принесли.

«Бедный коняга мой! Ты много поработал на своем веку: крутил жернова, возил мешки с мукой. Не уберег я тебя, верного моего друга, и вот остался без лошади».

Меня освободили от полевых занятий и поместили в лазарет. Потом, за несколько дней до окончания сборов, перевели на кухню, в помощники к повару… Он и взялся подвезти меня домой, когда пришла пора возвращаться… Ехали не верхом, как все остальные ополченцы, а на телеге, на которой я развозил котлы с нехитрой едой для добровольцев сомонного ополчения. Телегу медленно тащил бык, она стонала и скрипела всеми своими деревянными частями. Когда добрались до того места на большаке, откуда просматривались очертания мельницы, уже смеркалось.

— Все, приехали, — сказал я старику повару, спрыгивая с телеги в снег. — Отсюда лучше идти пешком.

— Куда?

— Да вон к подножию Дэлгэр-Ундура. Спасибо вам. И, взвалив на здоровое плечо седло, я двинулся к горе.

— Сынок! — крикнул мне вдогонку повар. — А гранаты и ружье не возьмешь разве?

«К чему мне они? — подумал я. — Лишний вес, да и только… Вокруг полно леса, потребуется — другие вырежу».

Сделав вид, что не слышу, я некоторое время продолжал свой путь, но потом засомневался: а вдруг пригодятся? Особенно гранаты и сабля. По весу они не отличаются от настоящих. Заживет рука, можно будет тренироваться в свободное от работы время.

Я сбросил в снег тяжелое седло и пустился бежать обратно к телеге. Но ее уже не было видно — лишь где-то вдали поскрипывали колеса. Махнув рукой, я снова вернулся на тропинку. Пот градом катил у меня со лба.

«Что значит невезение! — думал я, медленно шагая к мерцающим впереди огонькам нашего аила. — В хорошем виде явлюсь я к любимой, нечего сказать! С больной рукой, без Гнедого, без оружия. До Жанжи, наверное, уже дошли слухи, которые ходят обо мне по сомону… Что Дондог сбил