Повести монгольских писателей. Том первый - Цэндийн Дамдинсурэн

С того дня, помню, забот намного прибавилось: теперь дочурке нужны стали ползунки, сапожки, игрушки, вообще целый набор разных вещей. Первую одежонку ей сшила жена Самбу. Но не может же старая женщина постоянно обшивать мою дочь. Надо самому научиться шить. И научился. Чего не сделаешь ради любимого существа. Дочурка росла хорошим, послушным ребенком: сытая, она никогда не плакала; могла подолгу лежать, наблюдая за тем, как я орудую скребком и другим инструментом. Кто знает, что она думала при этом? Возможно, я казался ей волшебником, создателем рукотворных, но непонятных вещей. Быть может, угрюмое мое молчание и согбенную позу принимала она за игру: нарочно, мол, согнулся крючком и молчит, как сыч, чтобы позабавить меня. Откуда было ей догадаться, что уже тогда я начинал понемногу тяготиться своей работой — больно много грязи и сора шло от нее. «Нет, лучше все-таки снова вернуться на мельницу», — все чаще и чаще задумывался я.

А жизнь между тем делала виток за витком. И незаметно, день за днем, росла моя дочь.

К двум годам Нэргуй заговорила. И мои соседи по аилу, а иногда и заезжие из окрестных хотонов любили добродушно разыгрывать девочку.

— Кто твой папа?

Нэргуй обычно протягивала пальчик и показывала на меня.

— А кто твоя мама?

Нэргуй кивала в мою сторону и говорила:

— Вот мама.

Это было трогательно и вызывало добрые улыбки. А Нэргуй настойчиво продолжала лепетать, глядя на меня:

— Папа — мама! Папа — мама! — От этого лепета, от протянутой ко мне ручонки сердце заходилось в груди.

Кончилась война. Советский Союз разгромил фашистскую Германию. Затем наступила очередь Японии. Наши победили — на земле воцарился мир. Я услышал эту счастливую весть от соседей, у коновязи. И тотчас горько пожалел, что нет со мной Жанжи… Не довелось нам пожить в мирное время…

Ах, Жанжа, Жанжа… Кроме моего несмышленыша теперь не с кем было поделиться радостной новостью. Вот я и пустился бегом в юрту, схватил Нэргуй на руки и трижды — один раз от себя, а два — как бы от ее матери и от бабушки, отчетливо произнес:

— Войне конец! Мир, мир, мир!

И девочка, заглядывая мне в лицо, повторила новые для нее слова:

— Конец! Мир, мир, мир!

С этого времени жизнь стала постепенно налаживаться: в продаже появились чай и другие продукты, стали торговать и промтоварами. Однажды из сомонного центра я привез несколько метров яркого ситчика — дочери на бариувч — летний костюмчик.

— Баловство это, сынок, одно баловство одевать малышку в такие наряды! — для порядку пожурили меня старый Самбу и его жена. Я не стал спорить, но про себя решил одевать мою девочку как можно лучше. «За все время нашей совместной жизни мы с Жанжой так и не смогли себе ничего купить из одежды, ходили в старом тряпье. Тогда это было невозможно, — с горечью подумал я. — Пусть же теперь Нэргуй радуется подаркам — и за себя, и за свою мать. Доченька моя, мое солнышко, сердечко мое, единственная в жизни отрада!»

…Наш маленький ГАЗ-69 мчится по дороге, что, петляя, бежит через золотистое поле пшеницы, и нет ей, дороге, ни конца, ни края. За нами остаются две черные влажные полосы, а на поворотах высокие колосья стучат по стенкам автомобиля.

— Вчера дарга наказал мне выехать за вами чуть свет, — рассказывает шофер. — Говорил, что отпуск у вас уже на исходе… Однако я малость припозднился, мотор чинил, да и в грязи увяз по дороге. Но гарантирую, к вечеру дома будем, вы не волнуйтесь!

— Посмотрим, — отвечаю я.

— Папа! — восклицает Нэргуй. — Что это за странные птицы?

Впереди нас по дороге, переваливаясь с боку на бок, бегут две большие птицы, взлетают чудь ли не из-под самых колес и низко кружатся над желтым веером пшеницы.

— Это дрофы, дочка. Если они прилетели сюда с гор, значит, зерно созрело, пора убирать хлеба.

— Нэргуй, наверное, только и делала, что бездельничала? — поддразнивает дочку шофер.

— Ничего подобного! Я козу научилась доить! И могу теперь верхом ездить! — хвастается она.

— А помнишь, когда я вас сюда вез, ты говорила, что нашла какой-то исторический памятник — камень с древними письменами? Прочла ты их или нет?

— Представьте, это оказался вовсе не памятник, а жернов с папиной мельницы. Папа мне все о нем рассказал! — с гордостью отвечает дочь.

И мне приятна эта ее гордость, но в разговор я не вмешиваюсь, а все смотрю по сторонам на густые ряды пшеницы, жадно вдыхаю ее едва уловимый сытный запах. Он напоминает мне, как однажды вечером, в первый же год после нашего переезда в аймачный центр, забрав Нэргуй из школы, я по дороге домой случайно оказался у ворот нового мельничного комбината. Стояла осень, но уборочная была в полном разгаре, и у элеватора выстроилась цепочка грузовиков, груженных золотистым зерном. Оно ливнем сыпалось на ленту конвейера и пахло так же вкусно и сытно, как вот теперь здесь, на поле… Задрав голову, я долго любовался белым многоэтажным зданием и с восхищением думал, как много муки может намолоть этакая махина!

С тех пор дважды в день, отводя Нэргуй в школу и забирая ее оттуда, я обязательно задерживался перед воротами комбината. А вскоре решился и поступил туда на работу.

— Мастер, — обращается ко мне шофер. — А неплохой они тут вырастили урожай. Ох, видать, засыплют комбинат нынче своими пудами…

«Вот и хорошо, что засыплют», — думаю я и замечаю, что шофер беспокойно начинает поглядывать на стрелку, показывающую уровень бензина.

Как бы предваряя мой вопрос, шофер говорит:

— Обычно мне всегда хватает горючего, а сегодня, пока выбрался из грязи, перерасход получился. Видите, там вдалеке какая-то машина стоит. Придется к ней подскочить, авось разживемся парой ведер бензина.

— Ладно, давай подскакивай! — соглашаюсь я.

Наша машина сворачивает с большака и осторожно, по ухабам и рытвинам, подъезжает к застрявшему в огромной луже грузовику. Вокруг него, то заглядывая под кузов, то в радиатор и без конца вытирая пот со лба, шлепает по жидкой глине водитель.

— Молодцы, что подъе… — увидев меня, он осекается на полуслове и отворачивается.

И в тот же миг я тоже узнаю его. Это Дондог. Постаревший, но все еще красивый и широкий в плечах.

— Это надо же, — я слышу его голос. — Вот так встреча!

— Что, сидишь, земляк? — добродушно спрашивает его шофер.

— Как видишь, — угрюмо отвечает Дондог. — Двое суток дожди лили, будь они неладны. Все вокруг развезло. Вчера вечером я и влип.