Повести монгольских писателей. Том первый - Цэндийн Дамдинсурэн

Тут вышедший из себя отец схватил ее за руку, поволок прочь:

— Замолчи! Сука бесстыжая! Тебе какое дело до людских раздоров?

А люди уже набросились на Лутаа, другие схватили брата, развели их в стороны.

На другой день была объявлена мобилизация. И брат, и Лутаа были призваны в армию… То была осень 1944 года».

Дагдан вздохнул. Кругом было так тихо, словно весь мир сговорился не мешать его думам. И тут до слуха его донесся далекий, чуть слышный звон колокольчика. Откуда бы это? И Дагдан вспомнил, как в детстве, когда он только начал ходить, мать привязывала к его ноге маленький колокольчик. Звон его всякую минуту возвещал матери, где теперь топает ее малыш… Может быть, сейчас тоже какой-нибудь малыш делает свои первые шаги по этой земле? Первые шаги, хотя и трудно даются человеку, доставляют ему ни с чем не сравнимую радость и гордость. После каждого шага хочется шагнуть еще дальше, и, охваченный этим неодолимым стремлением вперед, шагает да шагает маленький человек.

«В ту осень чуть ли не все мужчины из поселка были мобилизованы в армию. Стало хуже с продуктами. Утром мать собирала остатки масла, намазывала ими котел и приготавливала мучную болтушку. С тех пор, как брата мобилизовали, жизнь семьи стала трудной. Младшие братья и сестры плакали, просили есть. А я был старшим. Стало ясно, что никто нам не подаст куска хлеба, если я не пойду работать. Вот когда мы поняли, какой опорой был для нас Чулун! Делать его работу я был не в состоянии и уж конечно не мог зарабатывать как он, хотя поступил на рудник и трудился там до седьмого пота. Как-то перед началом смены мастер сказал:

— Жидковат ты еще для каменной работы. Решили мы отправить тебя на лесозаготовку. Ты ведь знаешь Дэлгэрму. Сейчас иди к ней. Будете вместе заготавливать дрова на перевале Южном.

Я бежал к ней, ног не чуя от радости. Дэлгэрма! Она же мне как старшая сестра. Поехать вместе с нею было для меня вершиною счастья.

Работа на лесозаготовке началась для меня со знакомства с лысым хайнаком, у которого был сломан рог. Быть может, поэтому он вечно мотал огромной головой. Странное это было существо. Оттого, что им помыкало множество хозяев, он стал удивительно опытным. Кажется, все он понимал. Надо мной он просто издевался. Помню, в зимнюю стужу сколько требовалось мне упорства, чтобы надеть на него веревочный налыгач. Подойдешь к нему, а он глянет искоса огромным, наполовину белым глазом и начнет рыть землю передними копытами. Да еще и ревет, как бык перед боем.

А в это самое время на гребне горы, покрытой островерхими соснами, появлялось солнце, будто там расцветал волшебный цветок. Красноватые лучи его радужно переливались на лохматых от наросшего инея ветках, на белых горах, на занесенных снегом долинах, вызывали рябь в глазах. Я щурился, застывал в немом восторге, и мне чудилась неведомая музыка, сердце в груди ликовало. Кто знает, может, этот огонек радости и помог мне выжить в ту трудную пору?

В эти минуты я забывал даже про своенравного вола-хайнака. Но он напоминал о себе. Заслышав за спиной скрип снега, я оборачивался как раз в тот миг, когда хайнак, уловив момент, собирался удирать от меня. Я бросался вслед, а он, лениво прорысив несколько метров, переходил на шаг, видимо, понимая, что убежать не удастся. Но и дав себя догнать, он все же грозно мотал головой, как бы предупреждая, что с ним шутки плохи. Я издали кидал ему на спину веревку, а он, почесывая себя целым рогом, будто отбиваясь от мух, норовил сбросить веревку со спины. И я накидывал снова и снова, пока в конце концов не попадал петлей на единственный его рог. Тогда сокрушенно и устало он застывал на месте, признавая тем самым свое поражение. Потом он нехотя шагал за мной. Я подходил к нашей палатке, припрягал его к волокуше и шел в лес. К тому времени солнце окрашивало деревья и все вокруг цветом, похожим на побеленный ароматный чай.

— Дагдаа-ан! Даг-даан! — доносился по чуткому утреннему лесу далекий зов сестры Дэлгэрмы.

— Аа-а! — кричал я в ответ.

— Хайнака пригони-и-и! Побыстрее! — слышалось из леса.

Скользя на ледянистой тропе, я карабкался на гору, и хайнак тяжело плелся за мной, широко раздвигая разъезжающиеся ноги.

С вершины горы слышался стук топора. Измученные скользкой дорогой, которая днем, подогретая лучами солнца, слегка подтаивала, а ночью твердо застывала, мы с хайнаком на короткий миг останавливались и, передохнув, двигались дальше. Наконец между деревьями показывалось солнце. В его лучах узорчато лохматились заиндевевшие кривые ветки мелколесья.

Дэлгэрма быстро работала звенящим острым топором, очищая от сучков и веток сваленное вчера дерево. Сейчас это была не та игривая и хрупкая девушка, которую я видел летом среди сортировщиц известняка. Она похудела, руки ее от тяжелой работы покрылись мозолями, лицо почернело от солнца и ветра. Единственное, что осталось от прежней Дэлгэрмы, так это черные, как ягоды черемухи, глаза, их спокойный кроткий взгляд, проникающий в душу. Непосильный труд, нелегкая палаточная жизнь могли изменить лицо, но не в силах были погасить живую искорку, взгляд, излучающий тепло. Но где-то в самой глубине глаз поселилась тоска.

— Братик мой, поспешай! Сегодня мы должны спуститься пораньше, — сказала она, когда я подошел поближе. — Хайнака хорошенько привяжи, потом собери эти ветки.

И вот хайнак уже надежно привязан к толстому дереву, а я, надев теплые рукавицы, собираю в охапку срубленные ветки и одну за другой складываю их в большую кучу. В лесу нельзя оставлять мусор.

Сегодня должна прийти подвода. Подводой мы называли те десять огромных телег, которые, гремя тремя большими колоколами, прикатывали через северный перевал. Их пригонял матерый старик в длинноухой шапке-ловуз, сшитой чуть ли не из целой лисицы, и в толстом белом овчинном тулупе с густой и длинной шерстью.

Приезжая на лесосеку, дед Дамдин непременно оставался переночевать с нами в палатке. Перед сном он, накинув шубу, поджав под себя ноги, усаживался на войлочном матрасе, который ему стелили, и, не вынимая изо рта трубки, подолгу рассказывал о новостях центральной усадьбы, о напряженном положении на далекой восточной границе Монголии, о возможной войне. Говорил, что наши ребята живы, здоровы, путь их пока удачлив. Утром он уезжал, увозя заготовленную нами древесину. Уже через два дня после его отъезда мы начинали ждать его. Наверное, потому так нетерпеливо ждали, что