Сын Йемена - Ирина Владимировна Дегтярева

Мунифу выдавали казенное обмундирование даже тогда, когда он уже находился в оппозиции. К тому же в то время он стал обладателем небольшой плантации ката рядом с плантациями Джазима. Муниф ездил туда пару раз, не заезжая в саму Сааду. Там же, в горах, он встречался с братом губернатора мухафазы Фарисом — посредником при продаже оружия хуситам.

За плантацию Мунифа заплатил Джазим по просьбе Мохсена, чтобы у Мунифа был отличный повод ездить в мятежную Сааду, будучи офицером йеменской армии (еще до перехода в оппозицию). Чтобы его, брата Муслима, погибшего вместе с Хусейном аль-Хуси, спецслужбы не заподозрили в связях с хуситами.

Вообще-то Муниф считал, что до него нет никому никакого дела. Он слишком изменился с возрастом, чтобы кто-нибудь смог сопоставить его с той юношеской фотографией в газете 2004 года.

Однако генерал оказался более дальновидным. Следили и наблюдали за ним самим, а не за его шестерками, за ними постольку-поскольку. И все же вдруг проскользнула в одной из газет заметка о том, что генерал посылает кого-то из своих офицеров к хуситам, чтобы то ли договориться о чем-то, то ли помогать.

Состоялся неприятный разговор с Мохсеном. Муниф замер навытяжку в кабинете и слушал негромкий, но жесткий голос, выговаривающий ему, что это его, Мунифа, упущение, дескать, он кому-то проболтался, иначе каким же образом произошла утечка?

В кабинете стоял огромный письменный стол, ряд стульев у стола для совещаний и на месте висевшего раньше на стене портрета Салеха остался прямоугольник невыгоревшей, яркой, голубой штукатурки. Муниф смотрел на этот квадрат, раздумывая, какая сволочь сдала его поездки в мухафазу Сааду? Как личный порученец Джазима он в принципе ни перед кем не отчитывался о своих отлучках — ни в кадрах, ни в бухгалтерии.

Скорее всего, либо сам генерал где-то кому-то ляпнул, считая собеседника надежным человеком, либо среди хуситов появилась крыса или правдорубец, считающий, что эти подачки генерала, тем более за которые приходится платить долларами, гордым хуситам ни к чему. Они воюют в сандалиях и в стареньких камуфляжах, в лучшем случае, а в худшем — в обычных футах, питаясь вареными бобами, финиками и козлятиной, обитают, как первобытные люди, в пещерах, там же и прячутся от бомбежек.

Разве им нужно оружие, пусть и БУ, — так, наверное, рассуждал этот «патриот», сливая журналистам информацию и пытаясь перекрыть канал поставок оружия.

С учетом того, что ни имени, ни фамилии Мунифа не прописали на страницах газеты, значит, этот правдорубец не из высшего командного состава хуситов и не из тех, кто прикупал оружие при посредничестве генерала.

— Молчишь как всегда? — вдруг спросил генерал, выдернув Мунифа из состояния задумчивости. — Надеюсь, у тебя не возникло желания присоединиться к мятежникам?

«Я сейчас на стороне других мятежников, — подумал Муниф, — и неизвестно, какие из них более противозаконные и чья программа противоречит интересам йеменцев, их историческому пути в большей степени».

Вслух ничего не сказал. За ним и правда закрепилось прозвище Молчун почти сразу после выпуска из училища. Джазим снисходительно относился к его манере отмалчиваться, ведь, несмотря на это, Муниф выполнял все его указания досконально, и Джазим, в отличие от генерала, понимал, что Муниф молчит, не замышляя что-то против благодетеля, а просто выработал за годы жизни среди чужих людей для себя такую защитную тактику — меньше будешь говорить, меньше последствий придется потом разгребать. И все же иногда прилетало, как после выхода скандальной заметки в газете.

— Молчун! — повторил Мохсен.

После разговора, явно по наущению генерала, Джазим сводил Мунифа в морг на ту злополучную экскурсию-опознание. Вид мертвых, замученных пытками, напугал Мунифа. Но он зашел слишком далеко, чтобы впадать в панику. К тому же хорошо помнил то чувство, когда уже практически сам был мертв в том особняке в Сааде…

Попав в плен к игиловцам, Муниф испугался гораздо сильнее. Это все же не свои, не йеменцы, он не понимал их психологию. И «чудесное спасение» стало следующей ступенью страха, на которую он взобрался, снова избитый, как в Сааде.

Лежа на кровати в съемной квартире в Идлибе и зализывая раны, анализируя всю свою не слишком длинную, но богатую на события жизнь, он, усмехнувшись, решил, что это его судьба — быть битым и оказываться всегда в роли подручного. Он и не претендовал на главные роли, уже успел узнать за свою недолгую жизнь, что солистов режут первыми — они на виду.

Еще в училище, заметив его манеру внимательно слушать собеседника, выявив у него способности к языкам и математике, цепкую память, на него вышли сотрудники йеменской военной разведки. Ему предложили встретиться в военном музее Саны. Он догадался, о чем пойдет речь, и пришел, испытывая не только любопытство, но и затаенную гордость, что именно его с их курса позвали на подобное «свидание».

Он проторчал минут десять около пушек, стоящих у входа. Билет ему покупать было не нужно — он в форме курсанта инженерного училища. Просто пришел слишком рано и не хотел бродить по душным залам, которые знал наизусть, так как на первом курсе их сюда водили строем.

Внутри, как всегда, залы пустовали. Если здесь не толклись экскурсии школьников или военных, то сюда заглядывали разве что редкие туристы. Но в последние годы в неспокойный Йемен отваживались приезжать или самые любопытные, или дураки.

Шагнув через порог калитки массивных ворот, Муниф прошел сразу в зал, где хранились домусульманские каменные идолы и столы для жертвоприношений, — от камня хоть чуть-чуть исходила прохлада. Как и во всех музеях, тут под предлогом сбережения экспонатов не включали кондиционеры и даже самые примитивные вентиляторы, а на самом деле дирекция музея банально экономила на электричестве.

Рядом с просторным столом для жертвоприношений к нему и подошел йеменец с печальным и слишком подпеченным от природы или от избытка солнца лицом — словно сунул его в духовку, выискивая там секреты, которые могут повредить безопасности Йемена. Уже после Муниф вспомнил, что такой загар дает горное солнце на Севере, именно таким возвращался Муслим из поездок в горные лагеря хуситов, но воспоминание пришло потом… Когда этот человек, одетый к тому же как обычный торговец с базара в футу и сандалии и с небрежно повязанным на голове подобием тюрбана, появился, Муниф подивился этому карнавалу. В Сане чиновники все же старались облачаться как европейцы, натягивая брюки и прея от жары. Впрочем, разведчик не совсем чиновник, хоть и служит государству.

Разговор как-то слишком быстро зашел о происхождении Мунифа. «Всё раскопали, — подумал он