Сын Йемена - Ирина Владимировна Дегтярева

Джазим ничему не удивился и ни в чем не усомнился. Даже поверил в слежку — плод фантазии Мунифа. В меру поволновался. Муниф поглядывал на его реакцию и старался себя сдерживать, чтобы не стать вдруг чрезмерно болтливым — уж больно ему это не свойственно, а когда врешь, всегда хочется усилить эффект и начинаешь трепаться излишне. Муниф терпел. Не вдавался в излишние подробности. Лишь в довершение рассказа пробормотал:

— Ты как хочешь, но я туда больше ни ногой. Мне моя шкура дорога.

— От тебя это странно слышать, — Джазим подлил себе и Мунифу кофе, настоящего, а не тот эрзац, который пили йеменцы в большинстве своем.

В кофейной стране им кофе не по карману. Жена Джазима готовит его традиционно — с корицей, кориандром и имбирем. От него разъедает глаза, настолько острый дух он источает.

— Я всегда считал, что у тебя отключен механизм самосохранения. Какой-то генетический сбой.

— Не смешно, — пожал плечами Муниф.

— Поедешь как миленький, а понадобится, и побежишь, — мрачно заключил Джазим. — Вот только, наверное, и не понадобится. Кормить их больше нет смысла. У нас тут под ногами земля горит. Да и там скоро будет еще тревожнее. Меня куда больше интересуют наши дела. Поедешь проведать свои плантации и мои заодно.

— А что-то еще будет «заодно»?

Муниф понял, что генерал продолжает вести торговлю оружием. Что это? Очередное предательство теперь уже нынешнего президента Хади? Хотя Мохсен у него вице-президент, у власти, но не на самой вершине, к которой настолько стремился, что нарушил присягу. И все-таки не главный. Выходит, одно из двух — либо приторговывает оружием, как и при Салехе, чтобы свергнуть и Хади, либо для того, чтобы нагрести побольше денег и вовсе свалить в Саудовскую Аравию. Он туда ездит частенько — и сам там лечится и отдыхает, и вся его семья, а еще наверняка встречается там с людьми, заинтересованными в нем и его влиянии на йеменские внутриполитические течения. Муниф уже давно ждал, что генерал вот-вот заиграется с саудовцами, но пока что Мохсен умело маневрировал.

— Когда ехать?

— Завтра. Вот это отвезешь ему, как обычно, — он протянул папку с документами — прейскурант на стволы. — Все дорожает, — ответил на вопросительный взгляд Джазим. — Война — это накладно. Пускай раскошеливаются.

— Тогда они рано или поздно слезут со своих гор и устремятся в Сану, — нарочито пренебрежительно отозвался о своих сородичах Муниф.

Вот тут Джазим уловил фальшь:

— Не надо, Муниф, меня ты не проведешь. Я помню твои глаза, когда ты выскочил из кустов там, во дворе. Такие, как ты, остаются верными до конца, — полковник замолчал, ожидая реакции, но Муниф сидел опустив голову, словно изучал дым от сигареты, дымившейся у него в руке. Хотя в голове вспыхнула масса вопросов.

— Спрашивай, я же вижу, что хочешь спросить, — подбодрил Джазим.

— Во дворе было темно, какие там глаза ты мог увидеть, да и прошло столько лет… Если ты верил и… веришь, что не предам своих, так зачем ты взял меня к себе и, что называется, подпустил к телу? Я же мог повторить покушение.

— Не каждое животное, в том числе и загнанное в угол, бросится на того, кто устроил ему ловушку. Это своего рода тест на сообразительность. Умный приспособится и нанесет удар, когда от него этого уже и не ждешь, — он бросил быстрый взгляд на Мунифа, морщинки собрались на смуглом лбу полковника с более светлой полоской у кромки волос от ношения гутры. — Ты и тогда был умен, и теперь. Тебя бы стоило бояться, если бы не твоя порядочность. Она у тебя врожденная. Такими были и твой отец, и твой брат. Я тебе не говорил никогда, но знал лично обоих.

Муниф впервые почувствовал, что теряет самообладание. Он не понимал, что делать и как реагировать на эти шокировавшие его слова.

— Твой брат и погиб из-за своей кристальной честности. Ты ведь не спрашивал у его друзей, как они выбрались из той заварушки? Они знали, что будет обстрел и ушли, уговаривали и его, но он остался, то ли не поверил, то ли не смог оставить Хусейна. Предал себя воле Всевышнего, и Он его забрал. — Джазим сделал молитвенный жест, подняв перед собой ладони, сведенные вместе мизинцами, словно собирался умыться или утереть слезы, которые вдруг в самом деле выступили у него на глазах.

— Зачем ты мне это говоришь? — Муниф болезненно щурился, словно сидел годами в подвале и теперь его внезапно вывели на яркий солнечный свет.

— Мне много раз снилось, как ты меня убиваешь. Я подумал, что если расскажу, то однажды, в критический момент, это качнет чашу весов твоей справедливости в мою сторону. Все же я тебя кормил и поил на протяжении стольких лет, не обижал, обращался как со своим сыном.

— Я помню добро, отец, — наклонил голову покорно Муниф, — вот только ты мог всегда нанести удар первым и не дожидаться воплощения своего сна в реальность. Тебе ведь хватит сил и власти со мной разделаться. Что тебя останавливает? — Он впервые заметил, как постарел Джазим — тень обреченности лежала на лице полковника.

— Ты слишком прямолинеен. Я, конечно, еще силен и могу поквитаться с любым врагом, но не с сыном. Ты привык к моей семье, моя жена даже не носит при тебе никаб, но и мы тоже привыкли. Или ты отказываешь нам в простых человеческих чувствах?

Муниф не отказывал, но и не верил хитрому Джазиму. Только не мог понять, отчего полковник стал его бояться или пока только прощупывает, стоит ли бояться, не пригрел ли в самом деле волчонка на груди? И в то же время чувство предопределенности и обреченности витало в комнате, колыхалось вместе с табачным дымом под потолком и его никак не разгоняли лопасти вентилятора.

До этих откровений Муниф еще размышлял, надо ли говорить Джазиму о своих планах навестить Афаф и племянников. В итоге промолчал.

Едва вышел из дома Джазима, прошел до ворот по мокрым, блестящим от дождя плиткам дорожки и свернул за угол, тут же поспешил на почту, чтобы отправить письмо по одному из указанных Салимом адресов. По дороге к почте несколько раз проверил, не идет ли кто-нибудь следом. После нынешнего разговора с полковником сложилось впечатление, что могут и проследить. Неспокойным и недоверчивым показался Джазим. Может, ему из Сирии сообщили о гастроли пасынка к игиловцам? Тот же, кто сдал его, мог и сообщить.

А