Сын Йемена - Ирина Владимировна Дегтярева

по Йемену, перебиваясь милостыней, воровством, примыкая к группам попрошаек, а то и пытаясь зарабатывать на базарах грузчиком, продавцом чая, торговцем с тележкой хлеба. Ему доверяли, его жалели, что-то в его темнокожей худощавой физиономии было притягательное.

Теперь во второй раз в жизни он попал в нормальную обстановку — в квартиру этого чудаковатого офицера, которому либо скучно одному, либо он затеял нечто авантюрное, в чем охотно готов был поучаствовать Пич, лишь бы не прогнали. Он не хотел упустить свой шанс, как упустил его в случае с семьей рыбака из Адена. За три года мытарств в Йемене и ощущения голода, практически постоянного, изматывающего, Пич повзрослел и понял, что лопнула его затея пробраться в качестве беженца в Европу, во Францию (там ему было бы проще хотя бы потому, что он владел французским). Если бы с ним были взрослые, если бы удалось найти проводника, присоединиться к группе, собирающейся по обкатанному маршруту через Египет в Европу… Делали фальшивые приглашения в третьи страны, куда потом летели через Египет. В тех третьих странах этот бизнес с приглашениями процветал. Но суммы за такое приглашение и авиабилеты недосягаемые для малолетнего парня из Джибути.

Он понимал, что дальше так жить нельзя. Его ждала голодная смерть, гибель от болезней или наркотиков, на которые заработанных мизерных денег всегда хватало, — смерть в ассортименте. К кату он уж, во всяком случае, пристрастился. За доллар покупал самый дешевый, не слишком отличающийся от того, который за пятнадцать. Ну или в это хотелось верить. Все равно за пятнадцать долларов он ничего купить не мог, потому что и в глаза этих пятнадцати не видел разом, зарабатывая по нескольку центов в день, и то такой день можно было считать удачным.

И вдруг, когда он, измотанный малярией, с открывшейся снова раной на простреленном плече, голодный и ослабший, отчаявшийся, уже не надеявшийся ни на что и ждавший от жизни только смерти, полез в карман офицера, с задумчивым лицом разини прохаживающегося по базару, Пич был пойман. Он решил, что теперь этот хмурый офицер быстро и, может, даже безболезненно лишит его этой бессмысленной и очень короткой жизни. Но избавление пришло не в виде смерти, а в виде огромного блюда с козлятиной и рисом в крошечной квартирке, затененной жалюзи, аскетичной и мрачноватой, такой же, как ее хозяин. Пич видел, что офицер молод, но в то же время легкая седина на висках в густых чуть вьющихся волосах, и морщина над переносицей, и взгляд обреченный, такой же бывал у членов экипажей, захваченных пиратами кораблей. Его тоже кто-то «захватил», только не женщина, как подумал было Пич. Некто взял в плен все мысли и чувства офицера.

— Иди приведи себя в порядок, — Муниф достал из шкафа старый камуфляж и протянул разомлевшему от еды мальчишке, хотя Пича уже начинал пробирать ежевечерний малярийный озноб через сытую истому. — Пока вода есть. Давно лихорадит? — он заметил, что несостоявшийся грабитель поежился. Из холодильника, стоящего в комнате, достал бело-салатовую коробочку с таблетками от малярии — пириметамин. — Прими, полегчает.

Пич послушно выпил. Мыться он не любил, но подчинился. Снял футболку еще в коридоре, и Муниф увидел розовую кожу на грубых рубцах вокруг лопатки и на правом плече. К тому же правое плечо было замотано тряпицей с бурыми заскорузлыми пятнами.

— Давно тебя? Это что, еще в гражданскую в Джибути?

— Это русские, — сообщил Пич, без стеснения скинув шорты и шагнув за шторку душа. Его знобило, и ему хотелось согреться под теплыми струями. Он услышал вопрос Мунифа: «Откуда русские?» Размышлял секунду, стоит ли быть откровенным, и все-таки пояснил: — Мы захватили танкер, а нас выбили их военные. Когда штурмовали, многих ранили, я потому и смог избавиться от пиратов. Русские привезли меня в Йемен.

— Символично, — пробормотал Муниф, зная, что за шумом воды мальчишка его не услышит.

Он рискнул оставить Пича дома, пока сам уедет в Сааду. Там он хотел быть один, зная, что ему предстоит встреча с близкими и предполагая, что не только с ними. Да и про делишки генерала по поводу торговли оружием мальчишке пока знать необязательно. Воровать у него дома нечего, а пребывание здесь Пича покажет, насколько он честен и готов ли быть честным в дальнейшем.

Пич вылез из душа, оделся в чистую одежду, закатав рукав и брючины камуфляжа Мунифа, слишком большого для него по росту, улегся в уголке у стены, обложившись жесткими и прокуренными подушками, и, несмотря на тошноту и рвотные позывы от принятого лекарства, испытывал покой и умиротворение, как беспризорный щенок, которому дали миску похлебки и бросили тряпку под навесом от солнца и дождя, где можно ночевать.

Пич понимал, что у Мунифа не чиста совесть, что он готовится к какой-то авантюре или к чему-то страшному — у мальчишки, как у всех беспризорников, была обострена интуиция на опасность.

«Лишь бы не выгнал и лишь бы его не убили», — подумал Пич, засыпая.

Муниф не спал всю ночь, опасаясь нападения мальчишки, курил на кухне так много, что его уже самого подташнивало к утру, как от пириметамина. Но все же кроме опасений за свою жизнь Муниф еще не мог уснуть из-за мыслей о Джазиме.

Что затеял полковник? К чему эта история с предателем? Проверка на вшивость? Да к тому же ошеломившая Мунифа новость о том, что Джазим был лично знаком с Муслимом. Под каким соусом могло состояться подобное знакомство?

Муниф жил столько лет бок о бок с этим человеком, молился рядом с ним, видел, как Джазим после службы лежит на диване и смотрит телевизор, жует кат, играет с младшей дочерью во дворе в мяч — самый обычный йеменец. В праздники надевает традиционную футу и вставляет за пояс огромную джамбию — не пустые ножны, как носят многие, а старинный кинжал, острый, как бритва…

Расспрашивать его самого — не скажет, заподозрит в излишней заинтересованности. Расспросить Нуранию? Она тут же передаст Джазиму об интересе Мунифа. Любой из детей Джазима наверняка не знает ничего толком о прошлом отца.

Если только старший сын… Они с Тайибом окончили одно училище (Тайиб на год раньше) и служили вместе. Однако Тайиб точил зуб на отца, ведь более младший и неродной Муниф был и выше его по званию, и по должности, и вообще отец ему доверял то, что родному сыну никогда.

Причем Тайиб при таком раскладе не держал зла на сводного брата, наоборот, звал его на все свои семейные торжества,