Сын Йемена - Ирина Владимировна Дегтярева

— Могу и сумки отнести, — покладисто согласился парень.

Когда Муниф его отпустил, он не пытался бежать, полагая, что этот мрачный тип, чего доброго, стрельнет вслед, не заботясь о том, что на базаре довольно людно.

Муниф же не собирался его останавливать, если воришка побежит. Сразу подумал, что паренек хоть и безродный, но смышленый, может сгодиться в будущем, в ближайшем будущем, но нужны его заинтересованность и желание. Таких дворняжек принуждением не завоюешь, только если удастся заинтриговать, накормить и вызвать чувство, что без него, Мунифа, ему уже не выжить. Парень не побежал.

Муниф пошел по знакомым торговцам, покупая хлеб, овощи, рис, мясо. Передавал пакеты мальчишке, не глядя за спину, где тот держался все время как мальчик на побегушках. Все брал, и в какой-то момент Муниф обернулся, чтобы убедиться, что мальчишка устоял под грузом покупок. По темнокожему лицу воришки струился пот, блестел в коротких жестких волосах, он сопел, пыхтел, прихрамывал, терял вьетнамки, но готов был еще навесить на себя сумки.

Забрав у него часть покупок, Муниф пошел к дому, уже не оглядываясь, он и так слышал, как щелкали шлепки о пятки мальчишки, семенившего следом.

— Меня вообще-то Пич зовут, — вдруг сказал он, догоняя Мунифа и пытаясь идти с ним в ногу.

— Рад за тебя, — буркнул Муниф, занятый своими мыслями о предстоящей поездке. — Меня зовут Муниф.

Пока они дошли до дома, ему удалось узнать, что мальчишка из Джибути, родителей убили «в какой-то заварушке» — так парень сказал. То ли слишком мал был, чтобы понимать, что произошло, то ли не желал вспоминать. Муниф из не всегда понятного южно-йеменского арабского диалекта вычленил, что парню четырнадцать лет, он знает французский помимо арабского и вознамерился пробраться во Францию, когда поднакопит денег, как видно, не праведными заработками, а грабежами на базаре. Такие парни-волчата довольно часто сбиваются в стаи, и с ними лучше не сталкиваться. Они уже не будут извиняющеся белозубо улыбаться, когда их схватят за руку, у них у самих пистолет за поясом. И они с большой охотой применят его, если лопух, которого грабят, окажет сопротивление.

— Пич? — переспросил Муниф. — Ты не араб?

— Я мусульманин, — невпопад ответил мальчишка, а затем все же сказал: — Я афар.

Муниф смутно помнил, что эти самые афары от арабских эмигрантов, смешавшихся с местными. Они в Джибути сражались с исса — другой народностью. Наверное, именно тогда погибли родители мальчишки.

Он прикинул, что по возрасту Пич слишком мал, если учесть, что его родителей убили на гражданской войне, длившейся до 1994 года, впрочем, радикалы, как раз-таки афары, продолжали вести боевые действия еще лет семь-восемь. Но тогда Пич остался сиротой примерно в годик или два. Кто его воспитал? Те же воинственные афары? И почему тогда он оказался в Йемене?

Слишком много вопросов возникло уже сейчас, но Мунифа это не особо напрягло, чем больше темных пятен в биографии мальчишки, тем легче будет им манипулировать — знал по собственному опыту. С усмешкой он впервые подумал, что словно бы готовил себя к работе в разведке (не важно в чьей), когда перечитывал тонны газетных подшивок в библиотеке училища, развивал кругозор.

По крайней мере, был неплохо осведомлен, что происходит вокруг Йемена, в соседних странах, да чего там, во всем арабском мире, на Среднем Востоке, в Северной и Восточной Африке.

Он не поверил Пичу совершенно, тот не врал разве что в двух вещах — в том, что его зовут Пич и что он из Джибути. Да и французским в самом деле владел. Муниф задал ему несколько вопросов по-французски и убедился, что говорит парень хорошо. Это могло пригодиться. В Йемене мало кто знает иностранные языки, разве что по-английски изъясняются с грехом пополам и то потому, что Йемен находился под британским протекторатом. С того времени много воды утекло, но все же английские слова засели в подкорке йеменцев, слегка замутненной катом. Все-таки сограждане Мунифа соображали довольно быстро, когда дело касалось долларов и заработков. Американцы наводнили Йемен, изображая мнимое участие в судьбе арабов, которых всегда считали людьми даже не третьего сорта, а чем-то вроде приматов, не вдаваясь в нюансы их древнейшей культуры и обычаев…

Когда пришли домой к Мунифу, мальчишка вдруг замер на пороге, словно не верил до конца, что этот чудак-офицер и в самом деле пригласит его в квартиру, или заподозрил нехорошее.

— Сними шлепки, — велел Муниф, — хотя у тебя ноги наверняка грязнее вьетнамок. И не стой столбом. Я есть хочу. Тащи все на кухню. Я не маньяк и не интересуюсь мальчиками. Не хочешь есть, тогда вали. На тебе, — он протянул Пичу скомканные риалы, которые ему надавали на сдачу на базаре.

Подхватив несколько пакетов, лежащих на полу, Муниф ушел на кухню. Через минуту позвал оттуда:

— Ты дверь закрой, с лестницы воняет, бери пакеты и иди сюда.

Приготовив в воге мясо с рисом, Муниф потребовал, чтобы Пич как следует помыл руки и нарезал лук и овощи. Через час они, сидя в комнате на полу, добирали с большого блюда лепешками остатки риса, пропитавшегося соусом.

Муниф откинулся на ковровые подушки, уложенные вдоль стены, окрашенной в салатовый цвет. Впервые за эти дни почувствовал облегчение, что все позади — эти игиловские выродки, сосущее чувство тревоги, опасение, что уже никогда не вернется в свою квартирку.

Всегда ощущал, что это хоть и его, но временное жилище, а он временный обитатель Саны. Рано или поздно события в стране перехлестнут какой-то определенный рубеж, за которым Мунифу придется определяться окончательно, с кем он. Хотя все в большей степени зависело от того, как отнесутся к нему его соплеменники, но, как бы то ни было, у Мунифа никогда не было выбора. Он сам хусит, хоть обвешается с ног до головы погонами государственной армии, наградами и шевронами.

Он скосил глаза на погоны на своих плечах. Форменную куртку не снял, только расстегнул ее до пупа. На капитанских погонах нет орла Саладина, символизирующего противостояние арабов и крестоносцев. Майорские погоны получит вскоре — это несомненно. И там будет этот символ. Подумал, что он теперь тоже своего рода крестоносец. Орел навел его на мысль о другом орле, американском, который норовил не только сесть на йеменские погоны, но и обгадить все древние традиции страны, арабский мир, разбомбить и разграбить исторические