Сын Йемена - Ирина Владимировна Дегтярева

— Ты нам очень интересен, — вздохнул Подпеченный, — однако твое прошлое не дает нам гарантии в твоей верности. Удивительно, как при таком послужном списке, если так можно выразиться, тебя приняли в училище. При любом раскладе тебе лучше ни под каким видом не попадать в зону нашего внимания.

Мунифу хотелось уточнить, при каком раскладе? Но он привычно промолчал, проглотив затаенную обиду. Уж если решился уйти от хуситов, какой ему резон предавать? Он и так ходит по лезвию хуситской джамбии.

Теперь подобное предложение о работе на разведку прозвучало снова — без оговорок, без унижений его достоинства, тихим хриплым голосом незнакомца в гутре, надетой на иракский манер.

Все громче звучавшие в голове слова Салима начинали казаться вполне реальными, их словно высекли из камня, не исключено, что это мог быть тот самый жертвенный камень из военного музея. Как бы в ближайшем будущем по тем двум желобкам не потекли его кровь и другие телесные жидкости. Выжмут как лимон, не стоит сомневаться.

И все же в груди стала теплиться незнакомая ранее лампадка тщеславия и торжества, что он все-таки кому-то нужен, пусть пока и в роли случайно подвернувшегося под руку кадра для легкой вербовки, но в будущем ему хватит ума и сноровки показать, что он тот проблеск золота в горной породе, который может оказаться настоящим самородком, стоит лишь ударить киркой чуть сильнее.

Он думал о Салиме. И чем больше размышлял, тем острее становилось желание узнать, что будет дальше.

* * *

Возвращение в Йемен показалось карабканьем в гору. Не сказать, что раньше он охотно возвращался на родину, но теперь стало еще хуже. Едва он пересек границу Йемена, начал испытывать навязчивое ощущение, что все смотрят на него и все знают о его ночном разговоре с Салимом в Эс-Сауре. Если бы не привычка молчать, а значит, умение контролировать эмоции и мимику, на него и в самом деле обратили бы внимание. Он взял себя в руки, только въехав в Сану и почувствовав подзабытое за дни «увеселительной» прогулки давление на уши из-за высокогорья. Сана располагалась даже выше Саады.

Добравшись до своей квартирки, находящейся неподалеку от Военного музея, Муниф с радостью обнаружил, что вода из крана идет, и влез под душ с мыслью: «Хоть в чем-то повезло». Синяки на ребрах и животе еще не сошли, как на лице.

Вода смыла остатки дорожной пыли, и вдруг померещилось, что ничего не было — ни поездки, ни похищения, ни вкрадчивого усталого голоса Салима, до сих пор звучавшего в ушах. И все же синяки красноречиво напоминали о реальности произошедшего.

Что-то еще беспокоило Мунифа кроме унылых воспоминаний и побоев. Он выскочил голышом из душа и помчался в комнату, где из мебели и вообще единственной ценностью был письменный стол, сирийский, инкрустированный и когда-то очень красивый, с большим количеством ящичков, в том числе и потайных.

Муниф схватил со стола карандаш и стал лихорадочно записывать почтовые адреса, которые ему велел запомнить Салим. Пока стоял под душем, показалось, что он их забыл, потому и бросился записывать, как на пожар. Вдруг испугался, что русские его потеряют, попытаются выйти на связь и не найдут. Джазим нередко отправлял его в командировки по их с генералом темным делишкам. Причем напугало не то, что русские не смогут выйти на него и выдадут его спецслужбам Йемена, а то, что они его не отыщут и он упустит шанс на перемены в жизни. Правда, шанс этот, вероятнее всего, приведет его к гибели…

Он бросил взгляд в окно. Дождь. В Сане он идет часто, потому и земля здесь плодородная — в садике около дома Джазима растут густые и пахучие кусты, особенно острым и пряным их аромат кажется после дождя. Муниф порой испытывал непреодолимую тягу к этому саду, дому, его обитателям, подспудно считая их все же своей семьей.

Ему необходимо было пойти туда, отчитаться перед Джазимом, но сейчас не хотелось. Он помнил, как его просчитал Джазим в 2004 году, как скрутил в бараний рог и дальше сделал так, что Муниф не трепыхался все эти годы. Вдруг и теперь просчитает?

Однако и Муниф не тот, что прежде. Ему главное не перегнуть палку с послушанием и покладистостью, необходима золотая середина — баланс между привычным поведением и угодливостью, который позволил бы остаться в зоне доверия и получать задания, способствующие сбору информации.

Чтобы стать неслучайной находкой для Салима и тех, кто за ним стоит, придется поворачиваться, добывать интересные сведения, хотя пока что он едва ли понимал, в какой плоскости могут лежать интересы России в Йемене.

Они уже профукали все свои «интересы», когда произошло объединение Йемена. СССР ушел из Адена в начале девяностых, осталось только множество оружия и то, что русские в его стране успели построить и создать, в том числе и структуры спецслужб, надежные и опасные.

Русские везде строили и созидали, ну и старались насаждать свою идеологию, которая им самим не принесла счастья как китайцам — те оказались хитрее, мудрее, жестче и дальновиднее. Коммунизм требует жесткости и даже жестокости, чтобы добиваться пресловутого равноправия и благополучия. Если кто-то в стране начинает воровать, руку отрезать, а то и голову, чтобы не повадно было у братьев красть. Начинает наркотики продавать и совершать другие правонарушения, снова топориком по шее — и нет проблем, никто никому не мешает благоденствовать, все тихо и мирно, и маршируют по площадям люди в одинаковой одежде, в пионерских галстучках с флагами и дежурной улыбкой. А затем ездят по всему миру китайские туристы — молодежь, бабульки и дедульки под цветастыми зонтикам от солнца. Они долгожители — им надо беречь себя. И обо всем сообщают своему правительству и великому руководителю, что видели в заморских странах в турпоездках, что и где заметили в США и других государствах, работая домработниками, на заводах и фабриках, учась в институтах и университетах.

Но что-то и в России изменилось, если она имеет таких разведчиков, работающих на Ближнем Востоке в самом сердце черного халифата. И не просто работающих по своему направлению, но и, находясь на волосок от гибели и разоблачения, с изумительным хладнокровием вербующих тех, кто неосмотрительно оказался в поле их внимания. По принципу лягушки, которая лучше лишний раз метнет, как лассо, свой липкий язык в пространство