Зимняя смерть в пионерском галстуке. Предыстория - Эльвира Владимировна Смелик

п-правда мне? – выдохнула неверяще, но тут же, не удержавшись, принялась перебирать обретенные сокровища: толстый альбом, фломастеры, кисточки, большой набор акварели.

Она касалась пальцами пушистых ворсинок беличьего меха, гладила плотные белые листы и крышку коробки, в которой лежали краски. Та была необычной, под верхним прозрачным слоем плавали в густой синей жидкости блестящие разноцветные рыбки.

Из глаз сами собой покатились слезы. Полина взвилась с кровати, подскочила к Ладе, обняла.

– Спасибо! Сп-пасибо огромное! – почти не заикаясь, пробормотала куда-то в шею, и Лада в ответ тоже едва не расплакалась, прижала ее к себе.

Так они и стояли, наверное, с минуту, обнявшись и украдкой хлюпая носами. Потом Полина отстранилась чуть-чуть, подняла лицо, поймала взгляд.

– Можно? Можно? – прошептала возбужденно.

– Да, конечно, – откликнулась Лада. – Ну что ты спрашиваешь? Это же все твое. – Она указала на стол: – Устраивайся. – И даже сама принесла из ванной пластиковый стаканчик из-под зубных щеток, наполнив его водой.

Стоять у Полины над душой она не стала, выбралась в коридор, прошлась по нему, проверяя комнаты, нет ли еще кого отделившегося? Но никого не нашла. Спустилась на первый этаж, заглянула в зал, убедилась, что всё там отлично и в ее помощи не нуждаются, и опять вернулась к себе.

Не сумев сдержать любопытства, приблизилась к столу, остановилась у Полины за спиной, заглянула через плечо. Та не обратила внимания, настолько увлеклась рисованием.

Она изобразила зал с елкой по центру, танцующих ребят. Не то чтобы как настоящий художник, но хорошо. Картинка получилась яркой и милой, с большим количеством мелких деталей, как иллюстрация в детской книжке, которую можно долго-долго разглядывать, каждый раз подмечая что-то новенькое.

– Здорово! – воскликнула Лада, но, похоже, не вовремя или слишком неожиданно: рука, сжимавшая кисточку, нервно дернулась и вместо аккуратного мазка вышла толстая кривая линия.

Лада ойкнула виновато, но Полина вроде бы не расстроилась, даже проговорила успокаивающе:

– Н-ничего ст-трашного. В-все равно эт-то б-будет не видно.

Значение второй фразы Лада не совсем поняла, уточнила:

– Ты о чем?

Полина не ответила, только улыбнулась, оглянувшись, а затем принялась закрашивать лист черной краской. Прямо поверх рисунка.

– Поля! Поль, подожди! – попыталась остановить ее Лада. – Ну зачем ты? Ведь, наверное, можно было как-то исправить.

Но Полина, уверенно помотав головой, продолжила методично размазывать черноту, и Лада едва сдержала желание выхватить у нее альбом.

Рисунок, конечно, уже не спасти, но наблюдать, как веселую яркую картинку постепенно поглощает мрак, было жутковато.

Глава 17

Снаружи опять вовсю мела метель. Такая, что даже дорожки чистить бессмысленно. Да и вообще на улицу выходить не хотелось, когда даже просто из окна смотреть настолько неуютно.

Юсуф для успокоения совести потаскал туда-сюда свой самодельный движок, но через какое-то время обреченно махнул рукой – не засыпет же их совсем, в конце концов. Зайдя в здание, он прямо как был, в валенках и ватнике, протопал на кухню, решив, что лучше картошки начистить, чем делать бесполезную работу.

Жена была не в духе. Руки замотаны бинтами. Обожглась, что ли?

– Тут вообще-то кухня, а ты с улицы одетый! – принялась пилить, не успел он переступить порог.

– Я ж помочь, – отозвался Юсуф миролюбиво, сходил в подсобку, послушно разделся, сунул ноги в Зинины тапочки, а вернувшись, дополнил: – Пока твоя подсобница не вернулась.

Антонина Петровна хмыкнула, отмахнулась одной рукой, другой что-то помешивая в кастрюле. Разговаривать совсем не хотелось, а уж делиться произошедшим тем более.

Хотя еще накануне сердце екало, когда смотрела на девочку. И потом даже обсуждали с Юсуфом: не прямо уж удочерение, а то, что жалко этих интернатских, и насколько же им наверняка хотелось оказаться сейчас дома с семьей. Но как екало, так и перестанет.

Повариха еще раз помешала варево и, не глядя на мужа, все-таки спросила, чтобы разрушить начинавшее напрягать недружелюбное молчание:

– Трактор вызовешь?

– Пока так метет, бесполезно. – Юсуф кинул в ведро с водой гладенькую чистенькую картофелину. – Сегодня точно не буду, а завтра с утра посмотрю.

От его сдержанности и невозмутимости Антонине Петровне постепенно становилось спокойнее, взбудораженные нервы приходили в равновесие. Но внезапно муж с непривычной для него прытью сорвался с места, ринулся в коридорчик, ведущий к двери заднего выхода, и стремительно вылетел на улицу.

Заметив, как за окном промелькнула человеческая фигура, упавшая сверху, Юсуф поначалу ничего не понял, но уже через секунду по-настоящему перепугался, подскочил с табуретки. А увидев, как промелькнула вторая, воткнулась в сугроб ногами, ушла в него почти по пояс, догадался: эти малолетние обормоты вовсе не падают, а намеренно прыгают. Но легче ничуть не стало.

Ведь под снегом прятаться могло что угодно. Убиться, скорее всего, не убьешься, но запросто переломаешь, и ноги – это в лучшем случае. А если позвоночник?

Отбросив нож и недочищенную картофелину, сторож помчался к заднему выходу, вывалился на улицу, побежал вдоль стены, проваливаясь в сугробах, но зато успевая хорошо разглядеть происходящее.

Мальчишки были явно не из самых старших. Двое стояли внизу, задрав головы, без курток и шапок. Хорошо хоть обутые нормально, а не прямо в носках или, как Юсуф, в тапках. Третий сидел на перилах балкона, примеривался, но никак не решался прыгнуть.

– Серый, давай! Не дрейфь! – подзуживали его снизу, не замечая Юсуфа.

– Не смей! – гаркнул сторож, но то ли опоздал, то ли мальчишка испугался крика, вздрогнул, потому и не удержался.

Он упал тяжело и неловко, будто мешок с картошкой, рухнул лицом вниз и замер. Двое других тоже застыли в ступоре, уставившись на приятеля и растерянно моргая. А Юсуф, не сдержавшись, выругался:

– Да чтоб вас! Вы чего удумали, шайтаны?

Глубокие сугробы мешали подобраться к пацану, но спустя несколько секунд он уже сам зашевелился. Поднялся, облепленный снегом с головы до ног, встряхнулся, как пес, отфыркался. На первый взгляд вроде бы целый.

Юсуф, пока наблюдатели не очухались, схватил их за шиворот, пихнул в тощие шеи.

– Алга!

– Чего? – Пацаны уставились недоуменно.

– Вперед! – повторил Юсуф уже по-русски и, по-прежнему придерживая за шкирки, повел «героев» к центральному входу, а тот, который Серый, крайний сбитый летчик, сам покорно почапал следом, понимая, что все равно никуда не деться, и из солидарности с товарищами.

Все трое молчали, только кидали на Юсуфа исподлобья угрюмые и неприязненные взгляды, словно на фашиста какого-то. А он, не в силах до конца успокоиться, сердито выговаривал им всю дорогу:

– Управы на вас нет. Разбаловались, привыкли к хорошей жизни. Маетесь ерундой от благополучия. Мне десять было, когда война началась. Так я на завод