Зимняя смерть в пионерском галстуке. Предыстория - Эльвира Владимировна Смелик

– Солярки-то много? – не к месту осведомилась Антонина Петровна.

– Достаточно, – заверил он невозмутимо, даже как будто беспечно. – Продержимся, пока не наладят. – Дернул плечами, отшутился: – А даже если закончится, не страшно. Снег хорошо сыплет, будем как медведи в берлоге.

Но Антонина Петровна, наоборот, только насторожилась. Она прекрасно знала: раз муж шутит, значит, беспокоится.

Слишком неудачное время для аварии: снегопад, ветер, но главное, праздники. Рабочих, поди, и не собрать, сидят по домам, в ус не дуют, скорее всего, от новогодних застолий еще не отошли, до сих пор отмечают. Это ж не город, где все строго.

Если в поселке электричество тоже вырубило, тогда, конечно, их на уши поднимут. А если обрыв только на отдельной линии, ведущей на базу?

Даже до них с Юсуфом дошел слух, будто заводское начальство не совсем по доброте душевной организовало поездку для интернатских ребятишек. А вроде бы деньги какие-то понадобилось списать да перед очередными депутатскими выборами похвалиться.

Поэтому местные могут быть не в курсе, что на базе еще кто-то есть помимо сторожа с женой. А ради них двоих быстро точно не почешутся, даже если про аварию узнают.

Мысли неприятно царапнули сознание, но Антонина Петровна отмахнулась от них как от назойливой мухи.

Да не может такого быть. Сплетни досужие. А она уж себя, как всегда, накрутила, накрутила…

Но тут как раз ничего удивительного. Просто сложилось одно к одному: то, что началось настолько душевно и хорошо, внезапно обернулось чуть ли не кошмаром. Оттого теперь в первую очередь в голову и лезло дурное.

Еще и темнота эта, от которой Антонине Петровне все больше становилось не по себе, пока сидела в одиночестве, дожидаясь, когда Юсуф вместе с интернатским учителем спустится в подвал и заведет генератор.

Наконец лампочки под потолком робко замигали, потом засветились ровнее, пусть и более тускло, чем обычно. Антонина Петровна с облегчением выдохнула, опять забренчала посудой. А через несколько минут в столовой появились два пацанчика-дежурных, и от обыденных хлопот, от беззаботных ребячьих голосов, а чуть позже от дружного стука вилок и ложек по тарелкам стало еще спокойней.

Жизнь отчасти вернулась в привычное русло. Хотя временами лампочки опять принимались мигать, но это же мелочь. Главное, что свет был и не придется сидеть в темноте, пока электричество не починят. А самая большая неприятность – дискотека накрылась до лучших времен, потому что нельзя чересчур перенапрягать генератор.

Правда, взрослых ситуация напрягала гораздо сильнее. Но на то они и взрослые, чтобы вечно беспокоиться и ждать неприятностей.

Лада почти весь ужин просидела в задумчивости. В памяти раз за разом всплывал рисунок Полины и как она закрашивала его черной краской.

Совпадение? Или нет?

– Слушай, – когда выходили из столовой, Лада нагнала Павла. – А ты в предсказания веришь?

Тот глянул удивленно.

– В смысле? Что ты имеешь в виду? Гадалок? Или Нострадамуса?[13] – Он улыбнулся, даже не постаравшись скрыть откровенную иронию. – Научно не доказано, но жутко интересно.

– Да нет же! – Лада даже рассердилась и решила было ничего не рассказывать, но передумала, пояснила: – Когда человек… обычный человек… вдруг предугадывает какое-то событие.

Павел приподнял бровь.

– И что ты предугадала? – уточнил заинтересованно, но в то же время довольно скептично.

– Не я, – опять возразила Лада, умолкла нерешительно, все еще сомневаясь, стоило ли говорить, раз Павел настроен настолько несерьезно. Но самой не получалось разобраться, и отмахнуться не получалось, поэтому все-таки выложила: – Полина. Пирогова. Она нарисовала елку в зале, ребят, а потом сверху закрасила черной краской.

– И сказала, что электричество вырубится? – вопросительно продолжил Павел.

– Вроде бы нет. – Лада сосредоточенно наморщила лоб. – Но сказала, что это все равно будет не видно.

– Что не видно?

– Пятно. Я ее случайно напугала, заговорила неожиданно, она и ткнула кисточкой не туда. Я предложила исправить, а она отказалась. Закрасила, и все.

Павел пожал плечами.

– Да расстроилась просто, что не получилось, вот и не захотела, чтобы кто-то увидел. И чтобы ты считала себя виноватой, не захотела, – произнес уверенно и чуть свысока, будто объяснил прописную истину. – Вполне типично для ребенка. – Еще и посмотрел так, что сразу потянуло самокритично признать: «Ну да, опять я увлеклась, нафантазировала, сболтнула ерунду, не подумав».

Глава 22

Почти все время Полина проводила в комнате, выбиралась в основном только в столовую. Ее не трогали, разрешали, хотя частенько интересовались:

– Может, все-таки пойдешь к ребятам? Неужели не скучно сидеть тут?

– Не-а, – мотала головой Полина, отвечая сразу на оба вопроса и ничуть не лукавя: с подарком Лады скучно ей точно не было.

Будто голодный, дорвавшийся до еды, или умирающий от жары до прохладного источника, она с головой погружалась в рисование. Ведь благодаря ему наконец-то получалось избавляться от назойливо мельтешащих в голове картинок, перенося их на бумагу.

Полина старательно воспроизводила переполнявшие сознание образы, особо не задумываясь над тем, что именно выходило по завершении. Даже если разница между воображаемым и нарисованным оказывалась существенной, не важно. Ведь в процессе это было почти как кино или мультфильм, невероятно и волшебно.

Особенно рисунки захватывали, когда Полина оставалась в комнате одна. Тогда фантазии вытекали за границы листа, становились объемными, обретали характер и голос.

– Я расскажу тебе историю, – прозвучало в ушах.

– Давай, – согласилась Полина, но на всякий случай проверила, что в руке, кроме кисточки, ничего другого нет.

Ей совсем не хотелось, чтобы пострадал еще кто-то.

– Это будет страшная история, – предупредил некто.

– Хорошо.

Если испугается, она просто закрасит лист черной краской. Или порвет. И никто ничего не узнает. Ведь самое главное, чтобы страшное не вырвалось наружу.

– Жила-была девочка. У нее погибли родители, а она осталась живой. И очень-очень одинокой. – Слова, произносимые негромким вкрадчивым голосом, лились гладко и ровно, обволакивали, опутывали, проникали прямо в сознание. – Чувство вины давило на нее так сильно, что иногда было тяжело вздохнуть. Девочка желала избавиться от него, но у нее не получалось. А все потому, что она не старалась.

– Я стараюсь.

Полина, чуть повозив кисточкой в краске, нанесла первый мазок. Вышло так себе – цвет слишком блеклый. Она макнула кисточку в воду, попыталась набрать больше краски, опять занесла над листом. Повисшая на кончике тяжелая капля плюхнулась на бумагу, стрельнув брызгами, растеклась кляксой.

Некто склонился над ней, заверил твердо:

– Ты можешь делать что хочешь. Я разрешаю и отвечаю за тебя.

– Я хочу рисовать. И больше ничего, – проговорила