Аномалия, рожденная смертью - Георгий Александрович Егоров

стоял напротив молодого парня — хмурого, с полусумасшедшими глазами, похожего на бездомного, но с каким-то ледяным спокойствием во взгляде, словно он уже был в другом мире. Этот взгляд Дю Ханю напомнил взгляд людей, переживших клиническую смерть. Ни страха. Ни интереса. Ни злости. Только присутствие, сосредоточенное и непроницаемое.

— Хм... ты не обычный мальчишка, — пробормотал Хань про себя, принимая стойку Вин Чун, чуть выдвинув левую ногу вперёд и расслабив плечи.

Парень кивнул. Легко. Даже без агрессии. Он будто ждал чего-то. Ждал движения.

Дю Хань начал первым.

Он всегда начинал первым, чтобы почувствовать, как движется противник, насколько хорошо он слышит бой. Резкий шаг вперёд, плетью выброшен кулак в висок — удар был рассчитан точно: на замедленную реакцию и инстинктивную защиту. Но кулак прошёл в пустоту. Противник будто исчез. Нет — он просто немного наклонил голову. Без усилия, даже без дерганья. Дю не чувствовал тела, которое бы реагировало на страх. Этот человек не защищался. Он наблюдал.

Следующая комбинация — три быстрых удара ладонями по центральной линии, с добиванием в солнечное сплетение. Вин Чун в чистом виде. Молниеносная техника. Но тело парня двигалось как ртуть, он скользил вдоль линии атаки, не тратя ни капли энергии, и не отвечал.

Раздался первый свист с трибуны.

Хань почувствовал, как по позвоночнику пробежал холод. Он не привык к равнодушию соперника. Слабые сыпались. Опытные отвечали. Безумные бросались в лобовую. Но этот не делал ничего. Он просто ждал.

И когда Хань потерял ритм, сделав слишком широкий шаг, чтобы провести удар ногой по колену, Федя слегка повернул корпус — и Хань упал.

Он впервые упал, не от удара, а от пустоты. Земля ушла из-под ног. Песок ударил по лицу. Трибуны взорвались хохотом. Кто-то плеснул в ринг пивом. Кто-то заорал:

— Китайская обезьяна! Вставай, дерись, падаль!

Хань поднялся, чувствуя, как в висках пульсирует обида. Он не хотел злости, не хотел эмоций — они разрушали технику. Но толпа... она заражала. Особенно когда ты сам уже на краю. Он бросился вперёд, серией резаных ударов по горлу, груди, плечам. Всё было быстро, чётко, как по учебнику. Федя стоял неподвижно. Но каждый удар проходил мимо. Он лишь шагал вбок, чуть наклонялся, а потом неожиданно — взял его за запястье.

Одним движением.

Пальцы, как капкан. Железный. Он просто остановил весь этот шквал ударов, как бы говоря: «Достаточно. Моя очередь».

Следующее, что почувствовал Хань — это взрыв.

Его голова дёрнулась назад, словно в неё врезался поезд. Щелчок — сломанный нос. Кровь. Горячая, пенящаяся, разбрызгивающаяся по песку. Он не успел даже закрыться, как вторым ударом Федя снёс ему щеку — не кулаком, а лбом, как животное. Челюсть затрещала, зубы разлетелись. Потом тьма. И тут же свет. И снова удар — снизу вверх, под подбородок. Всё внутреннее сотряслось. Мозг стучал в череп как бешеный.

— Федя, давай! — ревел с трибун кто-то чужой, голос ломал воздух как нож.

Дю не успел подумать.

Он даже не понял, когда Федя шагнул вбок и вкрутился в корпус. Следующий удар, вогнанный ему под рёбра, остановил сердце. Реально. Он почувствовал, как грудная клетка вдавилась, как-то неестественно, и внутри всё сжалось. Потом — второй удар. В тот же ритм. Как по метке. Как будто знал.

Ты убиваешь меня с музыкой... — подумал Хань, и его ноги начали подгибаться.

Мир стал красным. В горле закипела кровь. Он закашлялся, пытаясь сделать вдох, но не смог. Изо рта вылетел сгусток — густой, горячий, пахнущий железом и солью. Он рухнул на песок, лицом вниз.

Но разум не погас.

Он видел. Сквозь пульсирующую боль, сквозь судорожные вздохи, он видел ноги Феди, потом медленно поднимал взгляд. Парень стоял спокойно, глядя вниз. Без радости. Без ярости. Просто глядя.

Дю Хань подумал: «Ты не зверь… ты — уцелевший».

Он хотел что-то сказать. Извиниться? Поблагодарить? Кто знает. Из его рта только вылетел ещё один кровавый пузырь. Сердце дернулось. Потом снова. Потом остановилось.

Он упал лицом в песок и больше не встал.

Вид сверху — как в кино. Ринг. Тело. Красный след от центра и до кромки песка. Зрители стоят. Кто-то хлопает, кто-то орёт. Кто-то рвёт купюры. Кто-то плачет.

А в тени, где стояли тренеры и прислуга, кто-то тихо сказал:

— Он был великим. Погиб достойно.

* * *

— А здорово я тебе с трибун выкрикнул, и ты сразу же убил этого чертового китаёзу, а? — с ухмылкой сказал Кириллыч, встречая Федора у выхода с ринга.

Федя промолчал. Он был весь в крови, но в его глазах не было торжества. Только глухая, уставшая ярость.

— Не надо мне ничего кричать, я сам всё вижу, — процедил он.

— Ладно, не кипятись, — отмахнулся повар. — На сегодня это всё. Завтра два боя. А потом — король.

Федя посмотрел на него исподлобья.

— Думаю, ты убьёшь его, как и всех. А значит, мы с тобой заживём красиво. Будем выбирать сами соперников. И цену. По твоему курсу.

Когда Федор вернулся в комнату, на вилле было тихо. Ванная — теплая, полная, как омут. Он лежал в ней, глядя в потолок. Он не чувствовал рук. Ни ног. Только сердце, забивающееся через раз, словно тоже боялось — не сломано ли оно. В его голове всё ещё был взгляд Дю Ханя. Последний взгляд.

А завтра — кровь. И снова песок. И снова бой.

Он стоял на песчаном ринге. Воздух был вязкий, как топлёный воск, и пах железом, потом и чем-то ещё — мёртвым, давно умершим, но всё ещё оставшимся здесь, среди слежавшегося песка. Над ним, будто из другой реальности, висел глухой свет ламп, и ни одного человека на трибунах — ни крика, ни шороха. Только гулкое, леденящее одиночество.

Вдруг медленно, с лёгким скрипом, отворилась дверь. Из неё выступил он — Король. Высокий, массивный, будто выточенный из гранита. Он не сказал ни слова. Просто шёл — не тяжело и не громко, а стремительно, как смерть, у которой нет нужды в представлениях. Его шаги заглушались песком, но этот звук будто разносился внутри самого Фёдора.

Он шагнул вперёд. Песок предательски шуршал под подошвами, но Фёдор уже не слышал этого. Он был собран, как пружина, сжата до предела. Его мышцы напряжены, взгляд выверен, сердце, несмотря на тревогу, стучало ровно.

Король атаковал внезапно. Без замаха, без объявления. Просто — как хищник, уставший ждать. Фёдор парировал, уходил вбок, сбивал удар на полпути, но всякий раз, когда пытался атаковать в ответ