Хозяйка сгоревшей усадьбы - Гульнара Черепашка

ступени подходят к самой поверхности — здесь никто не озаботился тем, чтоб скрыть их. В том зале, где находился вход, по виду бассейна и понять было нельзя, что это — скрытый ход! Здесь же уходящие вниз ступени просвечивали сквозь воду. Можно было даже различить внизу арку выхода, уводящую вбок.

Она лишь окинула всё это мимолетным взглядом — и заспешила, куда ее вели.

Из небольшого зала с квадратным бассейном, служившим входом, уводили две арки. За одной из них оказался изгибающийся коридор. Кажется, он огибал зал, из которого они вышли.

Дорога составила с полсотни шагов и привела в сумрачное не слишком большое помещение. Стены едва виднелись впотьмах, потолка видно не было вовсе.

Посередине на земляном полу высился щербатый каменный постамент. К нему и подвел главарь сектантов пленницу. Каменная столешница, как оказалось, была не пуста. На ней лежало…

В свете чадящих масляных светильников, стоящих прямо на полу, разглядеть не получалось. Так что пришлось подойти вплотную.

— Это что? — негромко вопросила Фиона, разглядывая брезгливо грязный ошметок на обломке каменного не то алтаря, не то скрижали.

— Это — частица корня Великого древа, — пояснил невозмутимо главарь. — Великие древа всегда высаживали над алтарями глубоко под землей. Нам удалось за десятилетия трудов прорастить небольшой живой корень. И теперь — ваша очередь. Ваш дар снова с вами.

С тем, что этот ошметок жив, Фиона могла бы поспорить. Зрелище внушало безотчетный трепет и омерзение: перед нею лежало нечто бессильное, полумертвое или вовсе мертвое. Слишком слабое, чтоб ожить.

— Он не прорастет в камень, — отрезала она.

— Он должен. Лишь так корни Великого древа обретут необходимую мощь.

Она обошла вокруг каменного постамента, разглядывая выбитые в крышке и на боковинах руны. Не такие, как в памятном видении. Не те, что тянулись цепочками, вырезанные прямо на корнях срубленного древа.

Те, должно быть, запечатывали мощь древних исполинов, не позволяли им прорасти вновь. А эти? Вероятно, напротив — означали что-то животворящее.

Остановившись, Фиона потыкала пальцем ошметок. Тот оказался каменно-твердым и сухим.

— Ну же! — поторопил главарь.

— Что — ну же⁈ — фыркнула она с раздражением. — Что вы прикажете мне делать с этой дохлятиной⁈ Не говоря уж о том, что я вообще ничего не чувствую. Я не ощущаю своего дара!

— А как вы хотите его ощутить? — ехидно переспросил он.

— Что значит — как? — она непонимающе воззрилась на него. — Я не ощущаю вообще ничего живого. Ладно, этот корень — гиены горные с ним! Он не то, что мертв — он давно закаменел. Но я не чувствую вообще никаких растений. А ведь мы под землей, здесь должны проходить корни…

Главарь скрипуче рассмеялся, вынудив ее замолчать. Что-то она лишнее сказала. Только что?

— Милая моя, вам не стоит тратить крохи вашего драгоценного дара на окрестные сорняки, — поведал он. — Чтобы вы не распылялись попусту, я оградил вас от этого.

Она вдруг сообразила.

Она ведь сама, собираясь растить плесень у себя на втором этаже, оградила кусок помещения особыми составами и рунными цепочками! Наверняка сектанты сделали то же самое. Она не заметила — потому что в этом помещении царил полумрак, и стен почти не было видно.

А еще она поняла, что уже с полминуты не следит за лицом. И главарь имеет возможность полюбоваться, как оно вытянулось.

Да будь он проклят! И Милна, как назло, нет — его оставили в камере.

Ладно. Придется иметь дело с тем, что есть. Отказаться она не может — уж не просто так ей пригрозили шахтой! Едва ли этот фанатик пожалеет бабенку, навравшую ему с три короба. Да и Милну после этого жить недолго.

Она подняла ладони над ошметком корня, силясь понять — за что ей с ее даром вообще здесь зацепиться.

Больше ее не торопили, так что она успела забыть о тюремщиках. Да и вообще — где находится.

Опомнилась, когда голова закружилась.

Мысленно выругала себя — потратила уйму сил, при том, что восполнить их неоткуда. От корня не уловила ни малейшего отклика. Пошатнулась и уселась прямо на землю — и удивилась, когда в руки ей сунули кусок хлеба. Лишь откусив и разжевав пару кусочков, подняла взгляд на главаря. Тот застыл неподвижным камнем, лишь из-под капюшона чудился острый взгляд.

— Дохлый у вас корень, — поведала устало Фиона. — Вам не садовник — вам некромант нужен!

Ответом послужило тяжелое молчание. Фиона вяло, без аппетита, дожевывала хлеб. А ведь он говорил — обманет она его, и отправится в шахту! Уж наверняка без лестницы.

Сочтет ли фанатик, что она его обманула, из-за неудачи?

Молчание угнетало. От него в груди ворочался страх, который перебивал голод. И Фиона продолжала грызть жесткую корку на голом упрямстве.

— Вы сделали всё, что могли? — осведомился главарь.

— Понятия не имею, — огрызнулась она зло. — Я вообще не уверена, что вы мне вернули мой дар!

Он задумчиво хмыкнул, подошел. Фиона невольно съежилась. Впрочем, иррациональный трепет не помешал ей попытаться заглянуть под капюшон, когда он склонился над плитой. Внутри клубился мрак — и создавалось впечатление, что ничего, кроме мрака, внутри и нет. Ни кусочка кожи. Ни лба, ни выступающего подбородка, ни скрытого блеска глаз. Она не удержалась, цапнула за ногу чуть выше колена. Он отшатнулся.

— Вы что творите⁈ — в голосе звучало возмущение.

И испуг — она могла поклясться. Что это — его напугал неожиданный в своей глупости порыв? Она лишь хотела проверить, не призрак ли это.

— Всё равно вы меня теперь скинете в шахту без еды и питья, — пробурчала она. — Хотела убедиться напоследок, что вы — живой человек. А не дух бесплотный, прикрытый хламидой.

Фанатик молчал некоторое время. Пристальный взгляд она ощущала на себе. Правда, ни глаз, ни лица так и не видела.

— И за что вас муж только терпит, — проговорил наконец он. — Бестолковая настырная бабенка! — и скинул капюшон одним движением.

Фиона охнула и уставилась во все глаза. Глядеть, правда, было особенно не на что: гладкий кожаный шлем покрывал всю голову с лицом. Спереди маска оказалась сглажена — на месте носа был лишь небольшой, но широкий выступ. Глаза блестели глубоко в прорезях — ни цвета не различить, ни формы.

— Надеюсь, убедились, что я — во плоти? — осведомился фанатик угрожающе,