Мифы Грюндхайма - Денис Нивакшонов

не привычные изображения. Извилистые, геометрические линии, спирали, наложенные друг на друга углы — всё это вызывало головокружение и тошноту. Среди этих линий угадывались фигуры. Существа, лишённые симметрии, с неестественным количеством конечностей и щупалец, стекающие, как расплавленный воск. И в центре каждой композиции — слепое, безразличное нечто, похожее на гигантский нарост, от которого расходились трещины, разрывающие саму ткань изображённого мира.

Слепой владыка Под-Слоя.

Это было не искусство. Это была картография безумия, инструкция по распаду.

А под фресками, прислонённые к стене, лежали скелеты. Несколько. Их кости были неестественно хрупкими, пористыми, будто изъеденными изнутри. Один скелет сидел, обхватив колени, и его череп был повёрнут к выходу в тот кошмарный туннель, словно он застыл в вечном ожидании.

Одежда на них истлела, но рядом с одним из скелетов лежал ржавый, почти рассыпавшийся тесак, а у другого — странный, покрытый патиной металлический цилиндр.

Эрих подполз к сидящему скелету. Его учительский ум, цепляясь за любую крупицу смысла, жаждал ответов. Кто эти люди? Как они сюда попали?

Его взгляд упал на цилиндр. Это был футляр. Дрожащими руками Эрих поднял его. Крышка с трудом поддалась, издав скрип.

Внутри лежал свёрток из промасленной кожи. Он развернул его.

Это был дневник. Страницы, пожелтевшие и хрупкие, были исписаны аккуратным, старомодным немецким почерком. Чернила выцвели, но прочитать ещё можно.

Он поднёс фонарь ближе и прочёл первые строки.

«17 октября 18.. года. Сегодня мы с братьями из общины Грюнау начали рыть колодец к востоку от старой ветряной мельницы, ибо вода в нашем высохла. Мы молились Господу, чтобы он послал нам влагу. Но на глубине двадцати локтей наши кирки наткнулись не на водоносный слой, а на нечто иное. Камень, которого я никогда не видел. Он был тёплым и словно стеклянным. Мы приняли его за добрый знак…»

Эрих перевёл взгляд на тёплый, пульсирующий камень в своей руке. Его предки. Они нашли это место. Они выпустили джинна из бутылки.

Он лихорадочно перевернул несколько страниц. Почерк становился всё более неровным, торопливым, порой срывающимся в неразборчивые каракули.

«…не спим третью ночь. Из ямы доносится шёпот. Брат Ганс говорит, что это ветер. Но я знаю, это не ветер. Он зовёт нас по именам…»

«…Генрих сошёл с ума. Он пытался залить яму святой водой. Теперь он сидит в углу и всё время что-то бормочет. Он говорит, что «оно» хочет стереть нас, как рисунок с грифельной доски…»

«…мы завалили вход камнями. Бесполезно. Шёпот теперь в стенах дома. Он в воде. Он внутри меня. Я слышу его даже во сне. «Die Alte Leere»… Древняя Пустота… Она голодна…»

Последняя запись была сделана дрожащей, почти неконтролируемой рукой, и занимала всю страницу, повторяя одно и то же слово снова и снова, с каждым разом всё более неразборчиво:

«…У’РНОЛ’XX… У’РНОЛ’XX… У’РНОЛ’XX…»

Эрих отшвырнул дневник, как раскалённый уголь. Он сидел в древней гробнице, вырытой его же предками, трупы которых лежали рядом с ним. Они пытались остановить это. Они потерпели поражение.

А снаружи, из туннеля, донёсся мягкий, влажный шорох. Что-то большое и бесформенное медленно, неотвратимо заползало в рукотворную пещеру. Шёпот снова нарастал, теперь он звучал не в его голове, а в самом воздухе, исходя от этой ползучей массы.

«…учитель… прочёл… узнал… теперь пора… присоединиться…»

Эрих отполз к дальней стене, нащупывая рукой камень. Его пальцы наткнулись на что-то холодное и металлическое. Ржавый тесак того самого Ганса или Генриха.

Он сжал рукоять. Лезвие было почти рассыпавшимся, но оно было реальным. Твёрдым. Имеющим форму.

Он поднял глаза на надвигающуюся тварь. Он был учителем истории. А история, как он теперь понимал, это не про войны и империи. Это про тихий, ползучий ужас, который всегда был здесь, под ногами, и ждал своего часа.

И его урок только начинался.

* * *

Слизистая масса заполняла вход в рукотворную пещеру, отрезая путь к отступлению. Она не просто текла — она вырастала из туннеля, как гнойный нарыв, пульсируя и испуская тот самый отвратительно-тленный смрад. В её мутной толще копошились, наливаясь желтоватым светом, те самые крошечные, недоразвитые конечности. Шёпот стал физическим давлением, вибрацией, просачивающейся в виски.

«…форма… иллюзия… отпусти… стань частью… стань питанием…»

Эрих отпрянул, прижимаясь спиной к холодным камням стены с кошмарными фресками. Пальцы судорожно сжали рукоять ржавого тесака. Лезвие было хрупким, крошащимся. Он понимал — это не оружие против такого. Это бесполезно.

Паника, холодная и острая, подкатила комом к горлу. Он чувствовал, как разум скользит к краю пропасти, в которую когда-то сорвались авторы того дневника. Он был всего лишь учителем. Что он мог противопоставить этому древнему, безликому злу?

Но затем его взгляд упал на его собственную руку, сжатую в кулак. Из кармана сквозь ткань просачивался тусклый, медовый свет. Камень. Тот самый артефакт.

Вспомнились слова дневника: «…Мы приняли его за добрый знак…» Они ошиблись. Это был не знак. Это был ключ. Или, может быть, якорь.

Мысль пронеслась острая и ясная, пробиваясь сквозь туман ужаса. Шёпот атаковал его разум, пытаясь растворить его волю, его личность. Но камень… камень был частью этого места. Он был проводником Шёпота, да. Но что если он мог работать и как щит? Если он резонировал с Под-Слоем, то, возможно, мог и создавать некое подобие интерференции, поглощать или искажать этот психический напор?

Это была не более чем отчаянная гипотеза, построенная на обрывках знаний и инстинкте выживания. Но иного выбора не было.

Эрих, не отрывая взгляда от наползающей твари, сунул тесак за пояс и вытащил камень. Тепло, исходящее от него, стало почти обжигающим. Пульсация внутри него совпадала с ритмом пульсации стен и той самой массы. Он был синхронизирован.

Сжав артефакт в ладони, он мысленно, изо всех сил, вопреки всему, что видел и слышал, начал строить стену. Не физическую. Ментальную. Он вызывал в памяти самые яркие, самые ясные образы: строгие линии готического шрифта в учебниках, идеальную симметрию классной доски, безупречную логику исторических дат и фактов. Он представлял себе порядок. Форму. Смысл. Всё, что было антитезой бесформенному хаосу перед ним.

Он не просто вспоминал. Он верил в них. Он, Эрих Вольф, учитель истории, был носителем этого порядка. И этот камень в его руке был теперь не куском подземного кошмара, а инструментом. Его инструментом.

Шёпот не прекратился. Но он изменился. Он словно наткнулся на невидимый барьер. Искажённые, ползающие голоса стали тише, отдалённее, превратились в фоновый гул, потеряв свою власть над его сознанием. Давление в висках ослабло.

Тварь на мгновение