Темная жатва - Норман Партридж

* * *

А вон и он, прямо впереди, выходит из машины Креншоу. Пусть история последует за ним.

Нечто, что некогда было Джимом Шепардом, шоркает через двор на разрозненных корнями ногах, пробивая себе дорогу через стебли травы, проделывая себе путь к одному из этих маленьких домиков. Но этот конкретный дом отличается от всех, что заполняют район. Никаких тыкв с огнями – разбитых или целых – расположенных на крыльце. И никаких людей внутри.

Выцветшая краска кусками проглядывается на входной двери. Она даже не заперта. В конце концов, внутри этого дома нет ничего, что кто-либо хотел украсть. Так что можно сказать, что это место пусто, но пусто оно по-особенному.

Оно также пусто, как пустая голова Зубастого Джека.

Кто-то скажет, что здесь вообще ничего нет, но кто-то отметит, что пространство наполнено мерцающими огоньками и убийственными намерениями, но воспоминания наполняют тыкву, по мере приближения Джека к дверной ручке. Дверь издает мерзкий скрип при открытии. Для Джимa этот звук новый и другой. Как и звук его шагов по паркетному полу - просто шорох пыли, а не сильное стаккато начищенных мотоциклетных ботинок, в которых он был год назад, в тот вечер, когда выиграл Гон.

Те ботинки похоронены в земле, с тем, что осталось от тела Джима, но его воспоминания - вот они, рядом с ним. Они заперты в его пустой голове, они заперты в этом пустом доме тоже. Он тихо слоняется по комнатам, шаг за шагом, а огонь из его треугольных отверстий глаз отпугивает с их стен тени и окрашивает их в теплый осенний свет.

В гостиной находится старый дубовый кофейный столик, который своими руками собрал его отец, потому что они не моги позволить себе купить такой же в универмаге. То же касается и той огромной столешницы в столовой, и Джим помнит, что если он заберется под нее и направит свет своих треугольных отверстий в нужное место, он сможет прочесть инициалы отца, которые вырезаны глубоко в дубе, вырезаны той же рукой, которая вырезала лицо Джима, которое сегодня ночью на нем "надето".

Бесформенные пальцы Джима пробегаются по столу. Стол хреновый. Стоит он криво и горох на ужин всегда убегает из-под вилок детей на край, и закатывается подобно кораблям, которые достигли конца земли. Тот факт, что никто не догадался украсть эту штуку из заброшенного дома, радует Джима. Потому что за этим столом он сидел со своими отцом, матерью и младшим братом, пока проходили дни, много-много лет. И это стол, за которым он обдумывал многие вещи, и какие-то из них даже срывались с его уст и находили уши тех, других людей, кто делил с ним этот стол. Hо многие из этих мыслей так и не доходили до рта. По той или иной причине, многие его мысли никогда не покидали его.

Вот как оно было для Джима.

Так было и для его матери с отцом.

Джим никогда этого не понимал, но понимает это теперь, что нельзя изменить прошлого, как только оно миновало. Он усаживается за стол и истина, которую содержит его последняя мысль довольно проста в той или иной степени.

Вокруг сгущается тьма. Он пишет свою фамилию на столешнице в пыли кончиком пальца и думает о своей семье, которая сейчас в другом доме. Это новый дом, с новым столом из универмага. Во главе сидит его отец, у другого конца сидит мать. Посреди сидит его брат – сейчас уже немного старше, немного выше. И Джим гадает, какие мысли проносятся в голове Ричи, когда он пялится на пустой стул, который стоит на другой стороне стола напротив него, и он гадает, а доберутся ли хоть какие-то из этих мыслей до уст его младшего брата?

Джим думает обо всем этом, но думает недолго.

На самом деле, думать-то особо не о чем.

Он уже осознал, что прошлое изменить нельзя.

Сейчас он начинает понимать, как просто его повторить.

И это тяжелая правда – рождение памяти, зацементированная опытом. Пока Зубастый Джек смотрит на свое имя, написанное в пыли, на него давит его тяжесть. И его взгляд двигается к переплетению лиан руки, которая написала это имя, треугольник глазницы освещает его отвратительное оправдание ладони. В своей открытой руке он чувствует прошлое. По правде, это очень странно. Потому что там его младший брат, в этом свете, тут же и его родители. Их он тоже чувствует, в свечении, которое исходит из его вырезанного черепа... и в пыли, которая покрывает его кончики пальцев... но себя тут он не может почувствовать, во всяком случае, не таким, каким он был, потому что сейчас на стуле Джима Шепарда сидит нечто иное.

Если бы у Джека была возможность посмотреться в зеркало, в нем бы он обнаружил запертое нечто. И он не смог бы вырваться из него, как бы долго он не смотрел, как бы долго не копался в воспоминаниях. Сегодня ночью он - нечто, вырезанное в кукурузном поле, не то, чему были бы рады за любым столом на ужин, не то, что принадлежит к чьему-либо дому.

Он чувствует это также явно, как несколько часов назад он чувствовал нож, который вогнал его отец в его лицо. Но он помнит, что он жил в этом доме. Перед тем, как он стал пустым, как раковина, это место было его домом. Так что, наверняка, здесь осталась какая-то отметина, какой-то пробный камень, прикоснувшись к которому, он восполнит все свои силы. Возможно, эта вещь где-то спрятана, подобно инициалам его отца под столом. Возможно, это нечто, что он должен поискать, нечто, что невозможно найти на свету, нечто, что остается в тени.

И вот Зубастый Джек отправляется на поиски какого-то знака.

Он заходит в спальню Джима Шепарда. Его черты отражаются на фоне закрытой двери, как в вывернутом наизнанку шоу теней - треугольные глаза, остроконечный нос, пилозубая улыбка – и желтый свет проливается в комнату, как только он открывает дверь.

Многое изменилось. Стол Джима и гардероб исчезли. Его спартанская кровать на одного, с изображениями ковбоев и индейцев, испарилась. Заместо них, на полу распластался огромный матрас посреди пола, с кучкой поеденных молью одеял, разбросанных повсюду, как будто здесь ночлежка бомжей.

Окно спальни закрашено черным. Подоконник заставлен полурасплавленными свечами. Засохшие ручейки цветного воска растягиваются в замороженные потоки от стены до деревянного пола. На этом полу подростки вырезали свои инициалы, а пыльный дуб весь заляпан сигаретными