Голем. Вальпургиева ночь. Ангел западного окна - Густав Майринк

Я ничего толком не осознал, в эту секунду ужас поразил меня, точно удар клинка: там, впереди, в полумраке — Джейн, моя жена! Ее глаза лихорадочно блестят. На Джейн платье, какие носили в Англии елизаветинской эпохи, понимаю — она жена Джона Ди. Того, кем я теперь стал… Черная бездна — это страшный колодец в доме доктора Гаека, в Праге… Джейн хочет броситься в колодец! Нынче ночь великого повеления Зеленого ангела, и я должен исполнить клятву, данную Эдварду Келли, названому брату, — о какая убийственная издевка! — с обливающимся кровью сердцем отдать ему в наложницы Джейн!.. Она этого не вынесла.

Некогда размышлять! Я бросаюсь к ней, ноги подкашиваются, хочу в последний миг удержать ее, оскальзываюсь… Кричу, вижу Джейн, немую, ее взгляд, полный решимости, померкший, безумный взгляд моей любимой, оскверненной жены… и цепенею — кончено, на моих глазах свершилась страшная смерть моей Джейн, ее уход из этого мира… незаживающей кровоточащей раной она будет вечно терзать мою душу.

На семьдесят два куска рассечено мое сердце. Мысли объяла мгла, дух помрачен… Колодец, кошмарная бездна! Там, в глубине — шевельнулась смутная догадка, — зеленовато мерцает круглое зеркало Исаиды…

Ноги не держат, цепляясь за железные скобы, кое-как карабкаюсь вверх по железной лестнице. Ступени скрежещут и лязгают: «Один… один… один…» Из погреба наверху кто-то заглядывает в шахту: перекосившаяся от ужаса харя негодяя, висельника на эшафоте, ожидающего казни. Мерзкая корноухая харя Келли.

Рассеянно соображаю: бросится на меня, столкнет вниз, да, вниз, а там и в колодец, к моей Джейн…

Все безразлично, я думаю: вот и хорошо, так будет лучше…

Но он не шевельнулся. Дал мне завершить опасный подъем, дал выбраться из бездны и обрести твердую почву под ногами. Скованный страхом, он медленно пятится от меня, словно от призрака. Но я не жажду мести, которой так страшится этот презренный трус, все во мне умерло…

Слышу его сбивчивый лепет: хотел спасти… безрассудство, порывы женского сердца…

Слышу свой собственный глухой голос:

— Она мертва. Она канула в бездну, чтобы проложить путь мне. Она воскреснет в день третий, и вознесется на небеса, и воссядет одесную Бога, когда же исполнится время, будет вершить суд над душегубами в том мире и здесь, на грешной земле… — Осознав, что губы мои произносят кощунственные слова, я умолк.

Бог милостив, быть может, не зачтутся моей смертельно раненной душе нечестивые речи. Ах, если бы уже сейчас упокоиться в мире рядом с Джейн…

Келли облегченно вздохнул. И осмелел. Начинает подступать с опасливой доверительной повадкой лизоблюда:

— Братец, ее жертва, и твоя, не пропадет втуне. Святой Зеленый ангел…

Поднимаю на него глаза; в моем мертвом теле первой пробуждается жгучая боль в глазах. Хочу крикнуть: «Ангел!» — вновь засверкала безумная надежда — Ангел открыл тайну Камня! А если так, то… все ведь в руках Божиих… случится чудо, некогда ведь бывали чудеса, дочь Иаира[206] воскресла же!.. Камень творит превращения, в руках того, кому он, Камень, поможет обрести живую веру, он сотворит чудо!.. Джейн! Разве она менее достойна, чем дочь Иаира?.. И вне себя я кричу:

— Он дал Камень?!

Келли воспрянул:

— Нет, Камень пока не дал.

— Дал ключ к загадкам книги?

— Нет… Ключа тоже не дал, зато дал красного порошка! У нас будет золото. Много. А обещал еще больше.

Новая пытка для моего истерзанного сердца!

— Ради золота я продал жену?! Мерзавец! Алчная душонка! Грязный кобель!

Келли отскочил. Бессильно опускаются мои руки со сжатыми кулаками. Я ни над чем не властен. Руки жаждут убить негодяя — и не подымаются. Нет сил, нет воли заставить их подчиниться. Меня трясет от смеха, что горше полыни:

— Не бойся, корноухий, уйми свой страх. Тебя, слепое орудие, не убью… Ангел — вот с кем я встречусь лицом к лицу, он мне ответит!

Келли засуетился:

— Братец! Он, Зеленый ангел, святой посланник, все может. Он, если пожелает, может вернуть мне… ох, нет, тебе, тебе вернуть пропавшую Джейн.

Вдруг окрепнув, чувствуя в себе силу зверя, в слепой ярости я бросаюсь на Келли, руки клещами впиваются в его шею.

— Подать его сюда, вызывай Зеленого, живо, слышишь ты, вор и убийца! Сюда его, ко мне, не медля, или прощайся с жизнью, подонок!

Келли валится на колени.

Проносятся смутные картины, еще и еще, им нет конца. Они стремительно сменяют друг друга, в этой бешеной гонке я не успеваю ни разглядеть их, ни осмыслить. Но вот картина прояснилась…

Келли, в богатых одеяниях, отороченных мехом и сверкающих драгоценностями, горделиво вышагивает в парадных залах дворца Розенберга. Представ перед бургграфом, он заявляет, что послан Богом, дабы открыть миру тайну трех стадий алхимического превращения материи, посвятив в нее, однако, лишь немногочисленную когорту призванных. Сию божественную тайну отныне будет оберегать несокрушимый земной храм, а Рудольф, император Священной Римской империи, и немногие избранные паладины станут рыцарями ордена Храма, хранителями нового Грааля.

Розенберг сопровождает Келли к императору, который, ожидая сего «пророка» и «божьего вестника» в особо секретном, отдаленном покое графского дворца, пребывает в опасном, раздраженном настроении.

Я вынужден присоединиться к торжественно шествующим Келли и Розенбергу; император повелел явиться и мне. Розенберг, выскочив вперед, бросается на колени перед Рудольфом и, целуя его руки, на радостях проливает потоки слез и возвещает, подавляя рыдания:

— Ваше величество, свершилось: Ангел явился, истинно, истинно явился нашим глазам!

Император покашливает, едва справляясь с волнением:

— Коли так, Розенберг, принесем ему наше поклонение ибо всю жизнь мы ожидали сего посланника. — Подняв голову, он насупился и заговорил грозно: — Вас тут трое, и явились вы как трое волхвов, пришедших с дарами поклониться новорожденному Спасителю и возвестивших миру с Рождестве. Весть принес тот, что стоит на коленях. Благослови его Бог. А от вас, мудрецы, я жду даров. Где они?

Келли мигом скакнул вперед, но не пал ниц, а преклонил колено.

— Вот! Этот дар послан Ангелом его величеству императору Рудольфу.

Он поднес императору золотую чашечку с красным порошком; как я увидел, там было вдвое больше, чем та щепотка, с какой мы сами когда-то приехали в Прагу.

Император в нерешительности протянул руку к драгоценному подарку. И августейшее лицо вытянулось.

— Дар знатный. Но он не даст долгожданного откровения истины. Это хоть какому холопу дай — и он золото получит.

Горящий взор Рудольфа устремляется на меня. Он ждет, что я поднесу истинный дар, дар спасения, бесценный, как священные дары восточных волхвов. Я опускаюсь