Водяной - Константин Паули

— У тебя ко мне письмо, почтальон, — сказала Тамара. Голос у неё был низкий, грудной, обволакивающий. — Баба Маша сказала. А ещё она сказала, что ты уехал почту развозить.

Она сделала шаг вперёд.

— А ещё я чую, что ты двоедушник.

Я мрачно улыбнулся. Ну вот, получается, что маски сброшены?

Двоедушники умеют скрывать свою суть даже друг от друга, это основа выживания в мире людей. Чем меньше людей и не-людей знает кто ты, тем спокойнее. Но если она смогла меня распознать так легко, значит, она не просто чувствует, она знает. Знает, не ошибается и это означает, она тоже из наших, из двоедушников.

У двоедушников нет исчерпывающей классификации. Большинство вообще — оборотни. Но она оборотнем наверняка не была, тут что-то иное. Мне кажется, я сейчас это выясню.

— Ты Тамара, — сказал я. Это был не вопрос, а утверждение.

— Меньше слов, касатик, — она улыбнулась, но глаза её остались холодными. — Ты зря сюда приехал. Колдухин — это моё место. Моё и моих девочек. Мне тут посторонние не нужны. Забрался в чужие охотничьи угодья — пеняй на себя.

Сказав это, она начала петь.

Это была не человеческая песня. В ней не было слов, только мелодия. Протяжная, тоскливая, она проникала под кожу, в обход разума, прямо в душу. Эту песню подхватили и её дочери, сплетая свои тонкие голоса в единый, завораживающий хор. Вокализ, но всё равно каким-то неведомым образом рассказывала о потерях, об одиночестве, о несбывшихся надеждах, о женской доле.

Мелодия брала за душу, выворачивала её наизнанку, заставляла сопереживать этой женщине, жалеть её, хотеть обнять и утешить. А потом, когда душа была раскрыта и беззащитна, песня стала меняться. В ней появлялись ноты обещания, призыва, что-то про забвение, покой, удовольствие неземного блаженства в объятиях той, что так страдала. Это была могущественная женская магия, древняя, как мир. Магия сирен, магия русалок, магия тех, кто заманивал мужчин на рифы в Эгейском море во времена Персея, чтобы погубить.

Я сделал вид, что магия действует на меня. Я замер, лицо моё изобразило смятение, потом тоску, потом восхищение.

И судя по их реакции, они мне поверили.

Глава 10. Вода стихия неторопливости и силы

Я смотрел на Тамару так, как должен был смотреть мужчина, чью волю только что сломали. А сам, тем временем, медленно, шаг за шагом, начал пятиться. Спиной вперёд, через заросший бурьяном огород, к краю огорода, который упирался прямо в озеро.

А они пошли за мной. Тамара впереди, её дочери — чуть по бокам. Они не переставали петь, и их голоса становились всё громче, всё настойчивее в этом плотном, как вата, тумане.

Я дошёл до самой кромки воды. Камыши шуршали вокруг меня. Я остановился, изображая на лице притворный ужас, как будто боролся сам с собой, не желая идти дальше, в холодную, тёмную воду.

Тамара приближалась. Сейчас она была невероятно красива. От нее исходила аура власти, женственности, притягательности и смертельной опасности. Роковая женщина в самом прямом смысле этого слова. Она подошла ко мне в упор, так близко, что я чувствовал её дыхание.

Она перестала петь, постепенно умолкли и её дочери, но песня словно продолжала висеть в воздухе и резонировать где-то по закоулкам мозга. А она хороша, мощно действует.

Тамара улыбнулась. А потом её улыбка начала меняться. Губы растянулись шире, обнажая дёсны, а зубы… зубы заострились, превращаясь в тонкие, клиновидные иглы, как у глубоководной рыбы.

— Вот ты и допрыгался, касатик, — прошипела она, и её голос потерял всю свою бархатистость, стал скрипучим, неприятным, а глаза чёрными, как тьма смертельно опасной глубины. — Полиция тебя подозревает, что это ты тех богатеньких у озера пострелял. А мне ты просто мешаешь. В моей-то деревеньке-посёлочке. Зачем приехал? Тоже, поди, колдун-камень искать? Зря ты это, зря. Я тебя сейчас «выпью», а труп твой утром из озера выловят. Решат, что ты, как и Стёпка, утонул по пьяни. Следы укуса я магией прикрою, я это умею…

— …Потому что ты — Кикимора, — закончил я за неё.

Она на мгновение замерла.

А я отступил ещё на пару шагов, заходя в воду по щиколотку. Дочери Тамары, перестав петь, подобрались ближе, и их лица тоже начали меняться. Кожа стала серовато-зелёной, глаза увеличились и стали совершенно чёрными, без белков и зрачков. Они облизывали свои острые зубы, переставая быть похожими на человеческих девушек и становясь теми, кем были на самом деле — молодыми, голодными монстрами.

Я отступил ещё на шаг. Вода вокруг моих ног была холодной. Я поднял руки, словно сдаваясь.

И в этот момент вода ожила.

Она поднялась вокруг Тамары и её дочерей четырьмя столбами, которые тут же изогнулись, превращаясь в тугие жгуты. Водяные тиски сомкнулись вокруг них, пригвоздив к месту, сжимая с непреодолимой силой. Вода, обычно податливая и текучая, напряглась в жутком давлении, как на морской глубине и сделалась мутной, прочной и совершенно недружелюбной.

— Как?! — взвизгнула Тамара, теряя остатки человеческого облика. — Кто ты такой?!

— Это первый вопрос, который надо было задавать, — спокойно ответил я, сделав пару движений и оказываясь на поверхности воды, становясь на ней ногами как на бетонном полу. — Кто я такой?

Она извивалась в водяных путах, её дочери шипели и щелкали зубами, но вода держала их крепко.

— Кикиморы… Казалось бы, вы — существа, порождённые водой. Водная стихия, речные и болотные духи. Вода не может вас убить, по общему правилу, за одним-единственным исключением… Если я…

— Если ты — Водяной! — прошипела Тамара-Кикимора, и в её чёрных глазах вспыхнул первобытный ужас.

— Да. Я Водяной, ты кикимора. И как ни крути, ты существо на два порядка слабее меня. Ты знаешь, даже если я первый водяной в твоей жизни, что моему приказу вода убьёт кого угодно. Парадокс, не правда ли? Вода дарует жизнь, и она же её отнимает. А здешняя вода… она ещё и болеет. Скажи-ка мне, подруга, почему она болеет?

— Я не знаю! — извивалась Тамара. — Мне плевать! Отпусти нас, урод!

— С чего это вдруг? — я стоял совершенно расслабленно. — Ты плохо себя вела, кикимора. Ты убила как минимум троих своих мужей.

— Неправда! — закричала она, но её крик утонул в тумане, который теперь был моим туманом, удерживающим любой звук. — Моего первого мужа, Сашку, я любила! Но он упился до смерти, да ещё и проделал