Водяной - Константин Паули

Она посмотрела на меня долго, с какой-то бабьей тоской.

— Боюсь, — честно призналась она. — Как мой второй муж сбежал. Утром за хлебом пошёл — и до сих пор идёт.

— Вот! А если у меня будет такая машина, то я что буду делать? Я буду её чинить! Я буду торчать возле неё днями и ночами. Это же привяжет меня к Колдухину намертво. По крайней мере, на то время, что нужно для её починки. Месяц, два, полгода… А там, глядишь, и привыкну.

На её лице отразилась работа мысли. Она явно считала меня городским дурачком, который не понимает, во что ввязывается. С другой стороны, про состояние машины знала лучше меня. И теперь она искренне думала, что перехитрит меня.

— А и то верно… — она сощурилась. — Позвоню-ка я Зинке из бухгалтерии. Она как раз твои трудовые документы оформляет. Пущай и купчую на тебя оформят по остаточной стоимости. Ты с этой развалиной застрянешь тут почитай — на годы. Все лучше, чем твои наркотики.

— Я не наркоман, — произнес я с усталым вздохом.

— Вот и договорились. Ремонт лучше наркотиков, Вадимка! Хотя по деньгам то на то и выходит.

Я закряхтел.

— А пока бери в качестве служебного транспорта велосипед. Проверенный железный конь, — подвела итог моя пожилая начальница.

— Хорошо. И это… если Вы не против, я после развоза почты личными делами займусь? Дом в порядок привести надо. Огород, всё такое. Там работы на неделю, если одной только паутиной заниматься.

— Валяй, Вадимка, валяй, — благосклонно махнула она рукой. — Вливайся понемногу в наш дружный посёлок.

Я вышел на улицу. Накинул синий халат поверх свитера. Сел на старенький «Урал», тот самый, который сам же вчера и привез. Сумка с письмами тяжело оттягивала плечо. Полы формы, больше напоминавшей больничную пижаму, развевались на ветру. Ветер дул с озера — влажный, щедрый на запахи гниющей листвы и воды.

Моя стихия! Вода — это основа жизни, между прочим.

Я нажал на педали, и велосипед, легкомысленно поскрипывая, покатил меня вглубь поселка Колдухин — навстречу его тайнам, его сектантам и его мёртвым домам.

* * *

Развозка почты в Колдухине была сродни медитации.

Скрипучий «Урал» катился по едва-едва асфальтированной улице, которая легко превращалась в укатанную грунтовку, кое-где изобиловавшую дырками словно от миномётного обстрела.

Мир для меня, молодого почтальона в это время сужался до этого нехитрого ритуала. Брезентовая сумка тяжело оттягивала плечо, пахла старой кожей и типографской краской. Я крутил педали, и новое тело радовалось движению, а древняя душа наблюдала и привыкала к местности.

Мне ещё предстояло решить, останусь ли я тут, как от меня хотел волчок или плюну и перееду. Так-то волчок мне не начальник, а только бессловесный советчик. Могу послушать, могу и проигнорировать.

Местные жители, по большей части, были копиями Марии Антоновны разной степени сохранности. Старушки. Они выходили на стук в калитку, забирали газету или письмо, внимательно меня разглядывали, задавали стандартный набор вопросов: «Чей будешь?», «Откуда такой взялся?», «Надолго ли к нам?». Я отвечал кратко и туманно, что было вполне в духе деревенского этикета — чужак должен быть загадочным, чтобы было что обсудить на лавочках.

Одна из них, баба Нюра, сухонькая, хитренькая, похожая на печёное яблоко, вцепилась в меня мёртвой хваткой. Затащила в дом, пахнущий свежим хлебом и валерьянкой, и не отпустила, пока я не съел тарелку наваристого борща, от которого шёл такой пар, что запотели стекла на кухне. Она смотрела, как я ем, подперев щёку кулачком, и её выцветшие глаза светились каким-то тихим, всепрощающим светом.

В этом взгляде была вся соль земли, вся мудрость поколений, видевших и голод, и войну, и разруху, и редкие проблески счастья. Я ел её борщ и чувствовал, как эта простая, честная еда заземляет меня, привязывает к этому месту сильнее, чем любые документы и прописки.

Пожалуй, баба Нюра даже в своём возрасте способна найти путь к сердцу мужчины. Её борщ был произведением кулинарных искусств. Настоящий шедевр вкуса.

Но, объезжая петляющие улочки, знакомясь с географией и демографией вымирающего села, я не мог отделаться от навязчивой мысли. Сектанты. Это слово, брошенное Марией Антоновной, впилось в мозг, как заноза.

В моей долгой жизни я повидал немало культов и сект. Большинство из них были безобидными сборищами чудаков, ищущих простой ответ на сложные вопросы.

Но некоторые… некоторые искали тайных знаний, находили их и как правило использовали, чтобы сотворить всякую непотребную хрень, что-то противозаконное или попытаться захватить власть над миром.

Но на кой хрен всяких придуркам власть над миром? Что вообще делать с этой властью, стесняюсь спросить?

Такие люди были похожи на детей, нашедших на поле боя заряженный гранатомёт. Они не понимали, что держат в руках, но очень хотели нажать на спуск.

Глава 9. Колдухинское гостеприимство

В годы Российский империи существовала инквизиция, она не жгла ведьм, во всяком случае, не особо активно. Зато гоняла магических сущностей и тех, кто на них покушался. Всем раздавала на орехи. Всяких искателей тайн и сектантов они тоже к ногтю прижимали.

Революция инквизицию, как явление буржуазное и с иностранным влиянием, прогнала.

В моменте возник вакуум власти. Плюс Гражданская война и бардак.

При Сталине функцию контроля нечисти, которая и так забилась во все щели и не отсвечивала (если вы думаете, что расстрел или двадцать лет лагерей не пугают двоедушника, то вы сильно заблуждаетесь), поручили МГБ, а потом КГБ. Именно на это я толсто намекал тем двоим, но они мои словесные выпады никак не прокомментировали.

То есть, по факту я не знал, понимают ли они, что я двоедушник или нет? Тут материя тонкая, потому что существовало правило «маскарада», принцип маскировки, святая (и наказуемая за нарушение) обязанность сохранять тайну своей природы. Ни в коем случае не разглашать её перед простыми людьми даже при угрозе собственной жизни.

А потому как понять, простые они люди, посвящённые ли они?

При Ельцине КГБ распустили, как итальянский костюм на тряпки, его поделили на разные органы и подразделения: ФСО, СВР, Контрразведка, ФСБ, ПВ.

Органы ждали долгие и не особенно полезные разделения и слияния, преобразования и реформы, как правило продиктованные внутренней борьбой за власть. Но куда делось или во что преобразовалось «восьмое управление», которое занималось нами, не-людьми? Двоедушникам про такое никто не сказал. Не было у нас официального органа или способа нас уведомить. В газете никто объявление не печатал.

В принципе, я так