Водяной - Константин Паули

— Нет, — потупился я. — Не били, а только угрожали.

— Не били, угрожали… Знаешь, что-то вроде жизненного опыта, — вздохнула Светлана, — мне подсказывает, что если их спросить, то они скажут, что это ты им там угрожал. Припёрся, хотел стащить ихние рейтузы или там, главного космического идола раскрасить фломастером. Было такое?

— Нет, не было, ничего не трогал, просто ехал на служебном велосипеде. Светлана Изольдовна, ну Вы же представитель власти! Я хочу заявление написать.

— А я что, тебе мешаю продемонстрировать глубину знания русского языка, освоенного в орехово-зуевской максимально средней школе? Я прям тебе писать не даю? Пиши, конечно… Достоевский… если делать нехрена… Но только если ты не видишь в глубине моих истосковавшихся девичьих глаз огня при упоминании этого заявления, так это потому, что его там и нет. Намёк мой понятен, Вадимка?

— Пока не очень, — честно признался я.

— Ну как, ты мне пришёл пожаловаться, как учительнице? Поругайте их, они плохие? Нет, ты пойми, я тебя хвалю, что ты идёшь на контакт с властью и в целом твоё уважение к закону меня очень радует, но…

Вместо продолжения она вспомнила про свой кофе и сделала несколько настолько жадных и в то же время неторопливых глотков, что мне тоже невольно захотелось кофе. Вот прям такого же, с привкусом пластика и виски из Дмитрова.

— Ты, наверное, — она наконец, оторвалась от дегустации кофе, — хочешь сказать, Светлана Изольдовна, какого рожна там окопались сектанты, как клопы в ковре? Топните ножкой, чтобы они оттуда как голуби — ррраз и улетели, так?

— Ну, не прямо слово в словно, но и правда… Я же вроде бы тоже хоть и краешком, но винтик муниципальных органов и меня, государственного работника и даже капельку представителя власти, пусть и почтовой, обижают какие-то шизики, повёрнутые на космоделических бреднях.

— Насчет бредней это тебе виднее, но… Вопрос о том, что они там делают, это важный вопрос, ключевой. На каком основании, так сказать… И если задать его, то это окажется самым корнем проблемы. Ты тут недавно, Вадим, а уже через день в проблемы влипаешь. То бизнесменов и кандидатов в депутаты краевого законодательного собрания постреляешь, то с сектантами подерёшься… Что ты завтра учудишь?

— УАЗик почтовый покупаю, — дал ей пищу для размышления я.

— Во-во, опять во что-то вступишь неприятно пахнущее. Короче, если ты думаешь, что нам с Павлом Семёновичем нравятся те сектанты, то ты здорово ошибаешься. Признайся, думал так?

— Не успел я подумать. Был занят тем, что от религиозных фанатиков удирал на велике.

— Убежал? Целый? Мы тебя в сборную района по велоспорту определим за твои выдающиеся навыки. Так вот, нам тут вовсе сектанты не нравятся, но ты пришёл не на начало драки. Я их уже пыталась оттуда сковырнуть, и моя борьба увенчалась полным неуспехом. А всё почему?

— Некомпетентность и водная преграда?

— Чего-о-о? Я тебя сейчас очень больно ударю. Всё потому, что документы у них есть. Сектанты там легально, — произнесла она так, как если бы говорила окончательную приговор Верховного суда. — У них договор аренды с Котляровым. Причём он даже зарегистрирован, я проверяла в Росреестре. Подписан якобы, когда ещё не исчез. Значит, формально они имеют полное право там находиться и, пока не начали там человеческие жертвоприношения совершать, то ни в чём не виноваты. Живут законно, даже как-то пробили переоборудование корпуса АБК под жилой дом. Документы на рассмотрении, но нарушений нет. Территорию они объявили закрытой, частной. Я, как участковая, ничего сделать не могу.

Слова упали тяжело.

Я сразу почувствовал, как неосознанно раскачиваюсь из стороны в сторону. Не из-за несправедливости, нет, к этому я привык, а из-за бюрократии. Есть вещи, которые можно решить силой непосредственной: выбить двери, набить морду, устроить разборки против опасных типов.

Но есть вещи, которые доминируют своим официальным спокойствием: печать, подпись, договор, запрет, арест на счёте, постановление об обыске, лишение прав. Они умеют прятаться в бумаге, как рыбы в болоте, и ты уже не знаешь, что важнее, правда или подпись.

И потому власть Берендея в последние десятилетия стала настолько ценной и важной, что он может задирать за это любую цену и мы, его клиенты, её заплатим.

— Якобы, — повторил я, — Котляров подписал? А его можно найти? Он жив?

Светлана сделала вид, что смотрит в потолок, будто там значилось что-то, что нельзя было сказать людям.

— Я не знаю. Ты про сектантов мне рассказываешь или про Котлярова? Он тебе кто, потерянный отец, как в индийском фильме? Ты сейчас разыграешь карту, что ты детдомовец и ищешь отца?

— Нет, я не утверждаю, что он мне родственник, просто человек пропал и…

— Ты же не хочешь намекнуть, что полиция бездействует? — хищно раздула ноздри Светлана Изольдовна.

— Не намекаю, — не стал ввязываться в ненужный конфликт я.

— Вот и не намекай. По Котлярову нет заявления о пропаже человека. Мало ли, куда он делся? Подписал контракт с сектантами, а сам укатил в дауншифтеры на Тайланд. Могло такое быть?

— Не знаю.

— В общем, это всё не особенно важно, Вадим. Когда он был — это формулировка. Значит, подпись есть, хотя его самого ты не спросишь. Договор на десять лет. Котляров его может расторгнуть в силу закона, но где он, мы с тобой не знаем. Бабки болтают, что уехал, кто-то говорит, что умер, или постриг принял в монахи, кто-то, что его не видели уже сто лет. Это не столь важно. Формально договор есть. Формально всё чисто. Выгнать я их оттуда не могу. И пока они тебя не побили, а ещё лучше, чтобы убили, ты с этими претензиями не приходи, мне неприятно слышать про тех, о кого моя казачья сабелька обломилась, понятно?

Она выдержала длинную паузу, давая мне возможность что-то сказать. Однако, получив такие мощные аргументы, я не спешил ни с выводами, ни с продолжением спора самого по себе. Смысл мне спорить, если мне нужно было не поговорить (хотя психолог бы из неё бы вышел весьма эффективный, пусть и довольно-таки специфический), а проявление властных полномочий.

И она ясно дала понять, что не станет бросаться в бой из-за моих обвинений, так что даже писать заявление действительно не было смысла.

— Что Вы собираетесь делать, Вадим Иванович? — спросила она, мягко, по-дружески, со своей белозубой улыбкой.

Я мог бы сказать, что пойду и всё решу сам. Мог бы сказать, что пойду жаловаться выше, подам заявление в генпрокуратуру.

Но я — водяной. Мой арсенал намного слабее приспособлен