Ведун - Александр Владимирович Мазин

Бурый осторожничал поначалу, а когда уяснил, что не может ничего ему сделать забытый бог, тогда осмелел. Взял лешего под мышки, поднатужился и поднял. Испугался нелюдь. Душить перестал, руками, ногами замахал.

Бурому его удары совсем слабыми показались. Будто не толстенными лапами с полувершковыми когтями бьют, а листом лопушка хлопают. Подержал супротивника Бурый на весу да и выбросил в явный мир. А затем и сам вышел. Присел рядом с поверженным лешим.

Тот лапами морду прикрыл. Стыдился.

А Бурый, уже в человечьем облике присел рядом, погладил по заросшей зеленым мхом-шестью башке, проговорил утешно:

— Ты сильный, ты очень сильный. Токмо я не абы кто. Я Бурый.

Леший притих, глянул зеленым глазом, меж пальцев… Потом вздохнул, приподнялся и лизнул руку Бурого. Признал старшинство.

* * *

После испытания ведун двинул в город.

— Нужда там во мне, — пояснил он Бурому. — Поспешим.

А тому только в радость. В городе еда вкусная, медовуха, бабы… Если Дедко позволит.

Сразу пошли в ту харчевню, что у Детинца. Дедку там знали. Сразу понесли, что тому любо.

Однако поесть-попить толком не успели.

— Воевода хочет тебя видеть, ведун!

Гридень и два отрока. Экое уважение.

— Хочет — пусть поглядит, — лениво отозвался Дедко, словно и не торопился давеча. — Я здесь покуда.

Отроки за спиной старшего переглянулись. Один скривился, словно кислое прикусил.

Гридень вздохнул. Стянул с головы шлем вместе с подшлемником, поскреб вспотевшую голову, произнес раздельно:

— Мы тебя знаем, Пастырь. Уважь. С вежеством просим. По нужде.

— Я тебя тоже знаю, Лихо. Пойдем, коли так. Только ты вот что: этого, — Дедко указал на кривящегося отрока, — здесь оставь. За кладью нашей присмотрит.

— Еще чего! — тут же вскипел отрок. — У тебя для того свой холоп есть!

— Говорливый он у тебя, Лихо, — вздохнул Дедко. — И глупый. Из уважения к Ругаю учить его не стану. Прощу по первому разу. А ты что скажешь? — Дедко поглядел на Бурого.

Тот работал ложкой. Наедался впрок, потому что кто знает, когда окажешься за столом в следующий раз.

Однако на слова Дедки следовало ответить, так что Бурый облизал ложку, оглядел, чисто ли, потом спрятал в отдельный кошель на поясе и завязал ремешок. Была б деревянная, можно было бы так сунуть, а это — серебро. Всё сделал не спеша, без суеты. Знал: Дедко того и ждет. Потом поглядел на отрока, произнес степенно, баском:

— Можно и простить дурачка. Если повинится, что холопом меня, ведуна, назвал, то так и быть, милую.

Отрок побагровел, начал:

— Ах ты п…

— Цыть! — рявнул гридень. — Винись живо, пока до беды не договорился!

Под яростным взглядом старшего отрок присмирел, процедил сдавленно:

— Виноват. Не держи зла… Ведун.

— Вот и ладно, — Дедко повеселел, поднялся со скамьи, взял посох и распорядился: — Присматривай тут. Надеюсь, не вороватый. В сумы наши не полезешь? А то, знаешь, без пальцев ни меч удержать, ни лук натянуть. И, это… Что мы не доели, можешь подкрепиться. — Поманил хозяина двора, кивнул на красного от обиды и ярости дружинника: — За стол он заплатит. Пойдем, Младший.

Лихо опять оказался быстрее своего подопечного. Метнул на стол резаную половинку дирхема раньше, чем отрок успел что-то сказать.

Развернулся и пошел к выходу. Бурый с Дедкой — за ним. Второй отрок — следом. Первый остался. Бурый, однако, за пять шагов услыхал, как у отрока зубы скрежетнули.

В первый раз, когда Бурый увидел Ругая, тот был суров и взволнован. С тех пор Бурый воеводу-наместника взволнованным не видел. Только суровым. И спокойным.

До сегодняшнего дня. Сегодня назвать воеводу спокойным было никак нельзя. Печаль, страдание, гнев — это было.

— Благодарю, что пришел. Очень вовремя.

— Я ведун, — напомнил Дедко. — Я всегда прихожу вовремя. Или не прихожу. Кто?

— Племянник, — воевода тяжко вздохнул. — Сын старшей сестры. Первенец. Пойдем.

И они пошли. Без вопросов. Итак понятно, что не на пир и не на свадьбу. Ведуна зовут, когда беда и больше звать некого.

Светлица. Ложе. На нем — вой почти перешагнувший второй десяток. Беспамятный.

Рядом волох. Жжет что-то в плошке. Но даже курение не может перебить тяжкий дух болезни. Или смерти?

Бурый присмотрелся. Нет, живой покуда. Душа не ушла. Но странная какая-то. Словно кто-то ее углем попачкал.

Бурый оглянулся на Дедку.

Тот смотрел не на больного, а на волоха. Молча.

Волох от этого взгляда поежился, поставил курительницу и поднялся. Тяжело, как старик, хотя был лишь на пару-тройку зим старше Бурого. Тот понял: волох очень устал. И не спал, наверное ночи две. Силы в жреце осталось — чуть. На донышке.

— Ведун, — равнодушно сказал волох. — Ну я пойду тогда.

Жрецы не любят ведающих. Потому что хотят, чтобы и боги и сила божья были только для них и через них. Так Дедко говорил и это была правда.

— Постой, — Дедко поднял посох, преграждая путь. — Рассказывай.

— Сам не видишь? — проворчал волох. — Порча это. Хозяйки твоей. Смертной вонью тянет. Или не чуешь?

— Ты, волосатый, меня еще учить станешь, — проворчал Дедко, не убирая посоха. — Не хозяйка она мне покуда, госпожа. И не от нее сие. И не прислужников, что вроде вас, жрунов, при ней кормятся. Бестолочь ты, волосатый. Толку от тебя как с сороки мяса. Проваливай.

Волох промолчал.

И ушел.

Дедко повернулся к Ругаю.

— Рассказывай, воевода, что твой сестрич сотворил, что духи его обсели, как мухи — кусок гнилого мяса.

Точно, сообразил Бурый. Не грязь это. Духи мелкие, незнакомые. Но сильные.

— С нурманами в вик сходил к лопям, — буркнул Ругай.

— Вот как. А что ж не с варягами?

— Свояк у меня нурман из свеев. Ярл. Убили его в том вике.

— Проклял кто? — оживился Дедко.

— Нет. Стрелой ядовитой. За седмицу сгорел.

— Силен, — похвалил Дедко. — Мог бы и жить, кабы кто умелый рядом оказался.

— Оказался да отказался, — проворчал воевода.

— Ого! И кто рискнул нурманам перечить? — На воеводу Дедко не смотрел: изучал болящего.

— Кебун лопский. Как что было, не знаю, но отказал.

— Кебун… Ну тогда ясно. И что же твой свояк? — Дедко присел