100 легенд Токийского кафе призраков - Джулиан Седжвик

Мать притянула Каори к себе и прошептала ей в макушку:

– Ты так мне дорога. После смерти твоего папы только ты у меня и осталась.

– Но почему за ними никто не присматривает?

– Потому что у них не осталось тут родных.

– Но я могу…

– Пусть этим занимаются монахи. А ты не смей. Или тебя заберут.

* * *

Летняя жара нахлынула и прошла. Впервые после окончания войны на Обон устроили небольшой фестиваль с танцами и угощениями. Усопшие вернулись навестить родных с приходом теплых ветров, а к концу праздника прощальные костры проводили покойных обратно. Каори попыталась представить, как ее отец отплывает в мир иной, все еще отстукивая послания на радиотелеграфе. Но у нее не получилось. Почему-то папа казался недосягаемым. Не важно, был ли он в Бирме или аноё, никаких сигналов он Каори не подавал. Вскоре начали петь хигураси, знаменуя, что дни становятся короче.

Приближалась осень, а Каори почему-то никак не могла перестать думать о могилах муэмботокэ. Ночами она представляла, как в темноте одиноко возвышаются надгробия. По пути в школу, делая вид, что слушает других детей, девочка невольно обращалась взглядом к кладбищенской стене, туда, где в тени горбились покосившиеся плиты.

Однажды в сентябре, возвращаясь с занятий, Каори заметила, что по обеим сторонам дороги, ведущей к кладбищу, расцвели ярко-красные ликорисы. Девочка остановилась и огляделась. Ни души. Каори посмотрела на вершину пригорка с небольшим кладбищем, – казалось, шепот ветра позвал ее туда.

– Приходи, приходи поговорить, Каори… Приходи помянуть нас-с-с-с…

Девочка быстро нарвала цветов. Их длинные лепестки трепетали в ее руках, как языки пламени. Может, еще взять? Каори пересчитала цветы и добавила в букет еще штук шесть, а потом, убедившись, что никто ее не видит, под нервный стук-стук-стук сердца прошмыгнула на кладбище через калитку и направилась к заброшенным могилам в его дальней части.

Сквозь высокие заросли бамбука вздох ветра прошелестел и стих. Где-то в километре от кладбища ему ответило море: «Ш-ш-ш-ш, ш-ш-ш-ш, ш-ш-ш…»

Каори аккуратно положила по цветку на каждую из плит – красные лепестки ярко горели на фоне темных замшелых камней, оживляя угрюмый сумрак, – и дышать стало легче, а сердце наполнила радость от хорошо сделанной работы. Но внезапно девочка поняла, что взяла мало ликорисов. Четыре низкие маленькие могилы остались без подношений. Каори до смерти боялась, что мать ее застукает, однако все равно хотела все сделать правильно, поэтому добежала до зарослей ликорисов, сорвала четыре цветка и устремилась обратно. Закончив, она сделала шаг назад и сложила руки в молитве. Выглядел уголок красиво – больше не казался унылым и заброшенным. Он излучал… тепло.

Каори осмотрелась. На остальных могилах, ниже по склону, стояли цветы в вазах, где-то – бутылка-другая саке. И теперь казалось, что и муэмботокэ стали частью кладбища. Совсем не забытые…

Весь следующий месяц девочка повторяла то же самое каждую неделю. Приносила покинутым душам цветы, а затем осторожно спешила прочь. Однако дальше – больше. Каори придумывала поводы попрощаться с друзьями, когда они вместе шли домой из школы, резко поворачивала назад и прокрадывалась на кладбище, где набирала воду из крана у ворот и выливала ее на каждое надгробие. А как-то поздним осенним вечером она утащила из дому связку благовоний и зажгла несколько палочек, наблюдая, как дым змеится в воздухе. Девочка слишком задержалась, уже стемнело. Как и во время каждого визита на кладбище, на обратном пути она подошла к семейному захоронению, поклонилась могиле отца и поспешила вернуться в тепло родного дома. Дым за ее спиной огибал переставшие быть заброшенными надгробия, извивался, складываясь в воздухе в разные фигуры.

* * *

Осень окрасила пригорок багрянцем, и ликорисы почти отцвели.

Одним воскресным утром Каори привычным маршрутом отправилась к муэмботокэ. Она убрала засохшие цветы, взяла щетку, намочила ее водой из крана у ограды и принялась чистить надгробия у тропинки. Шурх-шурх-шурх – шуршание щетки не только радовало ухо, но и заглушало звук приближающихся по гравиевой дорожке шагов. Поэтому Каори чуть не подпрыгнула, когда прямо за ее спиной раздался низкий голос:

– Так вот кто за этим стоит!

Девочка резко развернулась и увидела, что на нее грозно смотрит пожилой монах.

– Простите, я…

Тот поднял ладонь вверх, и его лицо озарилось улыбкой.

– Не волнуйся, дитя, местные тебе благодарны.

– Пожалуйста, не говорите маме. – Каори смахнула прядки с лица. – Я просто подумала, что им одиноко. Я сделала что-то плохое?

Монах покачал головой:

– Говорят, что, когда ликорисы распускаются тут, в ином мире у них зеленеют листья. А когда бутоны раскрываются там, мы видим только листву. Все связано, понимаешь? Этот мир и тот, живые и мертвые. Мы ведь называем такие души муэмботокэ. Души, у которых никого нет в нашем мире. Но ты это исправила! Вот думаю, есть ли у тебя дар…

– Дар?

– Умение видеть иной мир. Говорят, он передается через поколение, а я слышал, что у твоей бабушки он был… Ты кого-нибудь из них… видела?

«Из них» было сказано так серьезно, что Каори пробрала дрожь.

– Никогда, – покачала головой девочка.

– Никогда не говори «никогда», – напутствовал монах, почесывая гладко обритую голову. – Я не против, что ты этим занимаешься, но будь осторожнее. Некоторые из местных очень впечатлительны и суеверны. И не оставайся тут затемно. Относись к этому серьезно. Договорились?

Каори энергично закивала:

– Хаи![45]

– Я позабочусь об этих душах зимой, а ты будешь помогать весной и летом, ладно?

– Как думаете, они знают?

– Кто? Селяне?

– Нет. Покойники.

– А ты как думаешь?

Каори прикусила губу:

– Мм, думаю, да. Знают, когда я приношу им цветы.

– Вот тебе и ответ. А теперь беги домой. Объявляли штормовое предупреждение.

* * *

Со следующей весны, как Каори и договорилась с монахом, девочка приглядывала за муэмботокэ. Как только растаял снег, она приносила на могилы розовые белокопытники, позже, летом – кандык с сиренево-черными лепестками, а когда наступала пора цветения – анемоны и шиповник. Потом – снова синеглазку и ликорисы.

Каори не видела никаких призраков. Она вообще не видела никого, кроме монаха. И ее тоже никто не видел. Казалось, что каждый раз, когда она приходила на кладбище, кто-то оберегал ее от глаз односельчан. И каждый раз, уходя, Каори уважительно кланялась могиле отца.

Но и его она не видела.

Несколько лет девочка прилежно собирала ликорисы и другие цветы и относила их на могилы, но со временем обязанность позабылась. Каори пошла в среднюю школу, завела новых друзей и