Фонарь Джека. 31 история для темных вечеров - Александра Рау

– Вкушаю свою месть.

– За ту семью мельника? Но ведь они были всего лишь людьми, – отстраненно проговорила госпожа фейри. И Сойлсу впервые решился на тихий бунт.

– Они были лучшими из людей. Почему мы не вмешиваемся? – недовольно спросил он. – Почему не спасаем тех, кто поддерживает нас?

– Мы – духи природы. И не должны ни к кому привязываться. Однажды мы уже вышли к людям, решили помочь. Вот к чему это привело. Нет, пусть люди и маги разбираются без нас.

– Но у болотного сучка тоже есть сердце! И сердце это болит!

– Как пожелаешь. Пока ты расправляешься с нашими врагами, я не против, – ответила Майорана и больше действительно не вмешивалась.

Сойлсу продолжил свою войну – войну одного болотного огонька, которая растянулась на несколько лет. Народ начал спешно покидать деревню. Людей не могли удержать ни новая мельница, ни обильный урожай, ни хороший приплод у скота. Крестьяне уносились прочь от границы Зачарованного Леса.

– Мы прогневали фейри! – кричала народная молва. И вскоре некогда процветающая деревушка превратилась в умирающий край с двумя-тремя отважными жителями. Остались только те, кто знал: на их руках нет крови фейри и магов.

«Зачарованный Лес справедлив. А я – не очень. Люди узнали, каковы на вкус скорбь и гнев болотного огонька! Я нес веселье и озорство. Мог запутать нерадивых путников. Но теперь я убийца и мститель. Трудные времена – словно кривые зеркала. Они искажают нашу суть, обнажая самые темные стороны. Осень – пора колдовства. Но какое то будет колдовство и что оно принесет, люди решили сами», – раздумывал Сойлсу, сидя в кроне голого замерзшего дерева.

– Без ног и рук не будет штук.

Тех гладких штук. Безвинных мук.

Он закончил свою работу: на опушке леса лежал труп последнего убийцы. Ноги и руки его были развешаны на ближайших елях, словно ранние украшения на грядущий Йоль. Душа врага устремилась к мельнице черным вороном, привязанная к тому месту проклятьем древней силы.

«Вот и все. Все», – вздохнул Сойлсу, устало глядя перед собой. Когтистой рукой он размазал свежую кровь по лицу. Его личная месть была завершена, но не закончилась война между фейри и королем. И не воскресла семья мельника. Чудеса не случались даже в Зачарованном Лесу. И Сойлсу тихо говорил сам с собой, поигрывая фонарем:

Давай же споем мы при полной луне.

Мы будем живыми, но только во сне.

Стареют ли фейри от прожитых лет?

От горя и боли – таков наш ответ.

И мира-то нет, и фонарь потускнел.

Фонарщик в морщинах, в крови среди тел.

Болотный огонек остался один на один с болью, каждый день видя перед собой как наяву лицо благодетельницы. Он нарушил обещание, не защитил, не успел. И свершившаяся месть не облегчала боль.

Внезапно снег закружился черным вихрем. Сойлсу встрепенулся и присмотрелся: поземка закручивалась и уплотнялась, превращаясь в чей-то силуэт.

«Она восстала из могилы?» – В замешательстве Сойлсу приблизился к рыжеволосой женщине в черной мантии с алым подбоем. За спиной ее колыхались прозрачные крылья, обугленные, сотканные из самой скорби.

– Кто ты? Что за сила? – неуверенно спросил Сойлсу, цепенея при виде прекрасной и ужасающей сущности.

– Называй нас как пожелаешь, у нас много имен. Рея, Кибела, Шакти-Кали, древний асур, мать монстров… просто мельничиха. Пришла пожить как человек, чтобы лучше понимать род людской, чтобы любить как человек. И вот чем мне отплатил этот мир. Равнодушием людей и фейри. В этом воплощении я вдова. Вдова, что идет свершить последнюю месть. Спасибо, фонарщик, только ты остался верен мне, – сизыми губами невесело улыбнулась она, глядя прямо перед собой. – Ты уничтожил их тела, а я развею по ветру их призрачные души. Я знаю, где меня убили! Ты вернул мне память. Я все знаю! Не люди – вороны, жадные вороны без лиц. От них не останется следа ни в мире живых, ни в мире мертвых.

– Но ведь это не закончит войну между людьми и фейри, – выдохнул Сойлсу, опуская фонарь.

– Ничто не закончит. Пока в этом мире балом правит гнев, а не любовь, – ответила она. – Когда придет время, я спрошу и с короля, и с Майораны за все, что они сделали с этим миром. За их равнодушие, ведь оно хуже любого зла.

Радость от встречи с благодетельницей обернулась для Сойлсу новым витком отчаяния: она вернулась, но это была уже не она, а древняя сила, разгневанная и неумолимая. И похоже, именно скорбь болотного огонька пробудила ее от вечного сна.

Сжимая в руках сотканный из дыма меч, вдова направилась через чащу к мельнице, чтобы закончить свою месть. Она шла через заснеженное поле, через бескрайний лес с ветками-кольями. Она вспомнила, восстала из небытия. И для возмездия время не имело значения.

Сойлсу завороженно глядел ей вослед, а губы его безмолвно шевелились, повторяя:

– У готической сказки не будет конца.

Нет у мести начала, нет у мести лица.

Пряничный домик

Евгения Липницкая

Грета Карловна оказалась тихой благообразной старушкой. Хлопотала на кухне, накрывая стол к чаю, еле слышно шуршала кружевными салфеточками, звякала блюдцами; сухонькая, почти невесомая, выцветшая, как мертвый мотылек. От помощи отказывалась: «Что вы, Виталий, как можно? Вы же гость! Присядьте, будьте добры». Порхала от буфета к столу, таскала в мелко дрожащих, унизанных янтарем руках фарфоровые чашки не толще яичной скорлупы, вазочки с вареньем, серебряные ложки, пузатый заварочный чайник. Пахло от нее лавандой и пудрой, а еще выпечкой. Фирменными старухиными пряниками, что вот уже десять лет кряду побеждали в городском конкурсе кондитеров-любителей. Хотя те, кто их пробовал, в один голос твердили, что Грета Карловна при желании дала бы фору и профессионалам.

Вит, развалившись на стуле, по-хозяйски разглядывал комнату, которую старуха чинно величала гостиной. Все здесь было под стать хозяйке: древним, хрупким и каким-то невесомым, неживым, будто под стеклом хранилось с позапрошлого века. Казалось, само время здесь застыло и вечер этот, зыбкое пограничье между октябрем и ноябрем, длится целую вечность. Именно в таких квартирах, думалось ему, непременно должны быть припрятаны всевозможные