Ведун - Александр Владимирович Мазин

— Здесь станем, — решил Дедко. — Дальше — с утра.

Бурый спорить не стал. Да, солнце еще на макушке неба, но куда им торопиться?

Расположились. Хозяин двора дал им комнату удобную: сухую, светлую, с узкими высокими окнами, прорубленными в толстой стене. Из таких хорошо от врагов отстреливаться.

Угостились ухой из свежепойманной рыбки и тетерева. Закусили медовыми лепешками с ягодой. Простая пища, но Бурому такая нравилась. После обеда Дедко завалился спать, а Бурому не хотелось. Побродил по селищу, поболтал с рыбаками, что готовили сети в вечернему лову. Узнал, что рыбы и зверя с каждым годом все меньше, а дань князь требует, как раньше.

Разговаривали с ним, не чинясь. Может, потому что оделся Бурый по-простому, обереги под рубаху спрятал, а что мизинца нет, так пальцев недостаток — это не диво.

Интересно Бурому: как люди живут. Казалось: смотрит он на рыб, ходящих в воде, и не ведающих, что над ними простор воздушный и из этого простора в любой миг может острога ударить или сеть упасть. Просто им жить, не ведающим. Слушал их Бурый и казалось: не вьюнош он, а старец многомудрый. Хотя какой он многомудрый? Вот Дедко, да. Хорошо бы, пожил старый подольше. А и поживет. Здоровья в нем побольше, чем в рыбаках этих. А убить… Убить ведуна? Это кому на такое храбрости хватит? Да и как убить того, что ведает? Да никак.

Забыл Бурый о том, что ему Дедко рассказывал. Забыл о том, что на всякого сильного сильнейший сыщется. А если проткнуть ведуну сердце, душа его отойдет так же неотвратимо, как у любого из людей.

Вернувшись на постоялый двор, Бурый обнаружил, что Дедко проснулся и сидит на полу, выставив перед собой посох, и глядит в тускло поблескивающие глаза Морды.

Бурый тихо присел на лавку. О чем общаются Дедко с примученной навьей, он, понятное дело, не разбирал. Но видел, что общаются бурно. Навья противится, пытается выскользнуть из ведуновой хватки, спрятаться поглубже в нутро древесное. Но у Дедки не забалуешь. Ох ты! Исчезли. И Дедко, и навья. За Кромку ушли. Тело и посох остались, но пустые.

Вот таким ведуна убить совсем просто. Дедко Бурого крепко учил: нельзя тело без пригляда оставлять в небезопасном месте. Хотя… Почему без пригляда? Он же здесь.

Вернулся Дедко только к вечеру. С навьей своей. Та сразу в посох ушла и потерялась. Ослабла. Надо думать, Дедко ее силу пил там, за Кромкой, потому что сам он был бодр и сразу велел Бурому ужином заняться. Проголодался. Но это он здесь оголодал, не за Кромкой. Там другим кормятся. А тело оставленное, считай, не живет. Дышит и то раз через двадцать.

Бурый сходил в трапезную. Людей там было немного. А пахло вкусно. Свежим хлебом и печеным мясом.

Хозяин двора знал, кто такие Дедко с Бурым. Вряд ли ему нравились ведуны. Но ему очень нравилось их серебро, так что он подбежал сразу, как только увидел Бурого, изображая радость, хотя чуялась в нем лишь алчность, смешанная с опаской. Все, что угодно важным гостям. Ах, медовухи нет! Такая печаль! Есть пиво. Может, это как-то смягчит страдания почтенных гостей от отсутствия любимого напитка?

Смягчит, кивнул Бурый.

Ему что пиво, что мед — без разницы. Хмельное и хмельное. А вот Дедко опечалится. Ну хоть не напьется.

Как-то беспокойно было Бурому. Вроде опасности не видно… А тревожно. И этому чувству Бурый доверял больше, чем глазам. Потому еще раз внимательно оглядел сначала семерых трапезничающих, а потом хозяина. Пройдоха же. Вдруг задумал нехорошее?

Нет, вряд ли. Бурый отпустил его жестом. Остальные же гости… Четверо здешних, смердов. Трое остальных — мелкие купчики. Небогатые. Один воз на троих. Везут, вроде, ячмень на ярмарку в Полоцк. На Бурого внимания не обращают. Нет, не они.

Бурый вышел во двор. И здесь ничего подозрительного.

Надо бы с Дедкой поговорить.

Не поговорил. Дедко попросту отмахнулся. Похоже, расстроился, что нет медовухи.

Поужинали сытно. От пива Дедко отказался. Точно, расстроился.

Перед тем, как лечь спать, Бурый проверил дверь. Так-то добротная, но петли кожаные. И то: откуда в небогатом постоялом дворе железо на дверные петли? Чай, не гостиница в стольном граде.

Дедко наблюдал за ним с усмешкой:

— Ложись баиньки, — велел он. — Смерть не проспишь, обещаю.

Ага, успокоил.

Но тревога, что удивительно, ушла. И уснул Бурый мгновенно.

А проснулся от того, что ладонь Дедки закрыла рот:

— Тшсс… Нишкни.

И, опередив вопрос Бурого, еле слышно:

— Убивать нас пришли. Колдуна чую. Сильного.

Что пришли с недобрым, это Бурый уже и сам понял.

Снаружи шуршали, скрипели кожей, дышали тяжко. Даже разок звякнуло что-то.

Бурый привстал, потянулся сквозь дверь…

И сразу назад подался. Там была тьма. Черные клубы с красными мутными взвихрениями. Откуда-то пришло знание: жертвы. Тот, колдун, изрядно потрудился: не менее полудюжины душ вынул и мучил при том страшно. Выжег из них все, окромя ненависти, и чарами к своему жезлу привязал. Теперь вкруг колдуна словно огонь непроходимый горел.

Бурый огорчился и порадовался разом. Огорчился, что не видит сквозь туман смертный, а порадовался, потому что о жертвах он не догадался, а проведал.

Бурый потянулся к ножу, что для силы, но Дедко перехватил руку, прошипел еле слышно:

— Нож, нет. Ты — Бурый…

А ведь верно. Он же не только Госпожи, но и самого Скотьего бога свойственник.

И сразу ушла тревога. У Морены сила главная там, за Кромкой. А Волох, он оба-два мира под собой держит. Ни одно теля без его силы в явном не родится. Да что теля, зернышко не взойдет.

— Сейчас, — шепнул Дедко.

Угадал.

Бурый думал: незваны дверь вышибут. Ошибся. Петли срубили. Много ли ремням надо: два раза топором махнуть. После — удар плечом и дверь упала с грохотом, вывернув засов.

И сразу светло стало. Факел. Тоже понятно. Это ведуны во тьме видят, люди — нет.

Факел сзади, а перед огнем — колдун. Вкруг колдуна заложные вьются, кричат от памятной муки, алчут терзать. За колдуном — люди. Трое. Вои все. С копьями двое, третий тот, что с огнем.

Заложные почуяли силу, потянулись к Бурому.

Дедко — заслонил. Частью — сам, частью — Морда. Навья завизжала неслышно.

Не были б заложные безумны, тут бы и рассеялись. А так — наоборот.