Ведун - Александр Владимирович Мазин

А еще в Дедку копье полетело. С пяти шагов. Редкий воин от такого уклонится. Дедко не воин, и старый он. Зато — ведун. А значит знал, когда и куда ударит. Второе копье — тож ему предназначалось. Бурого вороги в счет не ставили. Молодой, в руках ничего. С ним — позже можно.

А вот зря они так.

Второй вой еще и пальцев не разжал, сулицу бросаючи, а Бурый уже пробудился. И стал, кем есть. Бурым. Разросся, растопырился, заполонив келью. Руки-лапы в размах. В две сажени.

Вои не увидели. Куда им. А вот колдун — да. Этот уразумел. И смутился, одернул заложных к себе. Подумал, видать, станет Бурый его первым драть.

А Бурый не стал.

На свою беду вой, что первое копье метнул, шаг вперед сделал. И секирку с пояса выдернул. И тем невольно Дедку от второго воя заслонил, остановил бросок.

Хороша секирка. Так и сияет. Постарался кто-то, зачаровал. Не этот колдун. Другой. От светлых небес чары. Против нежити и нечисти. Ах как хороши чары! Даже безумных заложных пробрало, а у Морды вмиг глаза потухли: спряталась.

А вот Бурому — нипочем. Он не нежить и не нечисть. Он — Бурый. На нем обереги Волоховы, саморучно зачарованные. Только само железо и опасно. Да и лишь телу. А тела видимого у Бурого — чуть. А вот невидимое…

Отпугнул вой заложных безумных и открылся. И Бурый не попустил. Вошла в грудь воя не зримая простым глазом мохнатая лапа с когтищами в вершок длиной. Сжала душу под сердцем.

Задохнулся вой от нестерпимой боли.

А Бурый тут же все про него узнал. Кто, откуда, как звать, кому служит и сколь ему колдун посулил за пособить.

Допрежь с Бурым такого не было. Пользы, однако, от сего ведовства — никакого. А вот от силы Бурого, что в воя вошла, толк вышел.

От смертной боли потерял себя вой, оглох, ослеп, стал готов на все, ради избавления.

Бурый лишь чуть подтолкнул и прилетела секира зачарованная в грудь того, что с факелом. Нежданный удар — самый страшный. Сила от лютой боли у воя тоже лютая обрелась. Прорубила секира и бронь, и грудь, застряла в хребте.

Факел упал.

А тот, второй с копьем, не думая, не в Дедку железко нацелил, а в схваченного Бурым соратника. Может, решил: второй удар его будет. Или что тот предал.

А может вовсе не думал, так ударил в опасность по твердой выучке воинской.

Вошло железо сулицы первому вою в грудь. Простое железо. Не заговоренное. И пошла сила Бурого из пробитой груди по ясеневому древку сулицы, как вода по ручью. А следом и лапа медвежья потянулась, прихватила изнутри десницу, сжимавшую древко. И не стало у воя десницы. Стала она — Бурого.

Страх. И ненависть. Страх — от Бурого, что воя изнутри держит. Ненависть заложные точат обильно и смрадно.

Даже и принуждать не было нужды. Сам понял вой, кто его судьбу порушил. Понял и сразу ударил. Попросту, кулаком. Но кулак у воя крепкий. Колдун рухнул, не охнув. И жезл уронил, к которому заложных привязал.

Бурый вновь не упустил случая: топнул ногой. Треснул жезл, треснули знаки, ослабли чары. Заложные прочь кинулись…

Не ушли. Навья Дедкина проворней оказалась. Даже Дедки проворней. Дедко бы не позволил, но Морда опередила: пожрала заложных. И к колдуну метнулась. Но тут уж ведун не сплоховал: перехватил, скрутил-придавил силой. Навья не сразу сдалась. Окрепла от заложных, возомнила лишку. Ну да укорот не замедлил. С Дедкой не забалуешь.

Меж тем от факела, упавшего бревна занялись. Пол-то земляной в коридоре, а вот стена — деревянная.

Бурый от огня снова умалился. И растерялся: что теперь? Тушить?

— Колдуна хватай, — рявкнул Дедко, быстро сгребая пожитки, свои и Бурого. — Наружу его тащи!

Колдун повис на плечах неудобно, как мешок с репой. Тяжеленький. Но Бурый потащил, куда денешься. А впереди, обвешанный добром, как весеннее дерево, дарами, Дедко.

Благо недалече — в большую трапезную.

А там уже суетятся. Хозяин с частью. Дым учуяли.

— Там горит, — махнул Дедко. — Чужаки подпалили.

Переспрашивать его не стали. И гости и хозяева кинулись в проход. Тотчас зашипела вода, застучали топоры. А потом — вопль.

И — последний живой вой из тех, что с колдуном пришли.

Глаза бешеные, так и светятся во тьме. Навий. Не удержалась родная душа в теле. Да и Морда оплошала. Упустила заложного.

Бурый разжал пальца и беспамятный колдун повалился на пол.

Нож для силы скользнул в руку, притерся к ладони.

Дедко тоже уронил наземь пожитки. Но не успел. Кинулся навий.

Не на Дедку. На Бурого.

Нет, не на него. На колдуна.

Но теперь уж навий не успел. Сунул Бурый поднятому в грудь заговоренный ножик, поймал им клубящийся багрянец, потянул.

Руку как пламенем обожгло. Ох силен заложный. Непрост. Сам из жрецов. Посвященный. Только не разобрать, кому. Муку этот принял последним. Страшную муку.

Месть!

Да только не заложному месть эта. Он свою упустил.

Раскалился заговоренный ножик, словно вновь в пламя вложили. Растянул жар гневной души клинковы чары…

Не удержали бы. Такая ярость и жажда!

Но не в горне ножик нынче, в ведуновой руке цепкой. Скованная уже дикая сила против принятого двумя высшими ведуна.

Вырвался из груди медвежий рык. Ай, хорошо! Ай, сладко!

Захваченный навьем вой осел наземь, соскользнув с ножа.

Бурый опомнился не сразу. Хотелось еще. Еще силы, еще радости…

Дедко подошел, взял десницу ученика, разжал с силой, по очереди, скрюченные пламенем пальцы. Осмотрел ножик.

Бурый на ладонь свою глянул. Ждал увидеть ожог страшный, но ничего на коже не осталось. А вот под кожей так и бурлило-струилось. Чужая сила, колдовская, рвалась на свободу.

— Держи, не пускай! — рявкнул углядевший недоброе Дедко.

Да Бурый и не собирался. Сжал десницей волохов оберег, позвал живу живую, здешнюю…

И пропало чужое колдунство.

Прогорело и осыпалось пеплом на присыпанный соломой земляной пол.

— Владей, — Дедко протянул ножик Бурому. И добавил не без зависти: — Удачлив ты, Младший. С этакой удачей ты вскорости вровень мне станешь.

— Это вряд ли, — пробормотал Бурый.

Но слова были приятны.

Бурый закашлялся. В трапезной от дыма не продохнуть, но огня не слышно. И дым споро уходил через продух. Уняли пожар.

Бурый присел