Фонарщица - Кристал Джей Белл

Воздух застывает, треск горящих поленьев в камине неправдоподобно громкий. Мы трое сидим неподвижно, как мертвые, и ждем. Наконец Пру встает, делает глубокий вдох и выдыхает, качая головой. Я не чувствую в ней гнева. Удивления. Страха. Только досаду.

Я убираю руку под стол, себе на колени.

– Я не понимаю, что с тобой творится, Темп. Но эта твоя фантазия нездоровая. Я… – Она беспомощно пожимает плечами. – Что ты хочешь от меня услышать? Потому что все это звучит как бред. Больной обидный бред. И приплетать сюда Па? – Она снова качает головой, в ней вспыхивает подобие гнева, но она сдерживается. – Это жестоко. Я думаю, ты больна. На самом деле. Я знаю, тебе было нелегко после смерти Па, но это переходит все пределы. Хватит плести околесицу, лишь бы вынудить меня остаться.

– Послушай меня, Пру. Да, ты часть этого и причина некоторых моих поступков. Но речь не только обо мне. Не только о тебе.

– Значит, я эгоистка. Ты это хочешь сказать?

– Пру, послушай ради бога и перестань вести себя как маленькая.

В ее голубых глазах вспыхивает ярость, и я понимаю, что потеряла ее. Оскорблять ее было худшим, что я могла сделать. Я не подумала.

Ее руки сжимаются в кулаки.

– Я слушаю. А еще смотрю в оба. И, в отличие от тебя, я не закрываюсь от мира. Ты годами изолировала себя, и это начинает сказываться на тебе. Я, – она тычет пальцем себе в грудь, – общалась с другими и продолжала жить своей жизнью. Особенно с другими женщинами, потому что ты права. Трудно, когда нас не замечают, когда пренебрегают нашей значимостью. Но даже ты считаешь нас глупышками. Мой книжный клуб не только читает любовные романы и прочую женскую литературу. Мы поддерживаем друг друга, столько всего обсуждаем, слушаем, учимся друг у друга и делимся опытом. Хоть бы раз ты отнеслась к нам всерьез или приняла мое приглашение. Ты упорно твердишь, что тебе никто не нужен, хотя очевидно, что это не так.

Ее слова бьют меня не в бровь, а в глаз. Она заботится о себе как умеет, подходит к трудностям иначе, чем я. Ей всегда был присущ положительный настрой, она словно птичка, порхающая с ветки на ветку, такая общительная и участливая. Она старается удовлетворять свои потребности такими способами, которым я не придавала особого значения.

Внезапно я чувствую себя младшей сестрой. Получившей выволочку. Я слишком много на себя взяла, вместо того чтобы поделиться с единственным человеком, который бы понял меня. У каждой из нас свои сильные стороны, но мы одной крови. Мы сестры. Я это недооценивала.

На миг в стене, которую она воздвигла, появляется брешь, знак уязвимости. Пру прикусывает губу. Я переплетаю пальцы. Умоляюще.

– Что ж, я сейчас обращаюсь за помощью. Это вопрос жизни и смерти.

Пру вытирает глаза и заправляет выбившийся локон за ухо.

– Гидеон был прав. Ты скажешь и сделаешь все что угодно, лишь бы было по-твоему. Даже если это ранит кого-то.

– Ничего подобного. Он лжец.

– Нет. Он беспокоится о тебе. И я тоже. На твоем месте я бы оставила эту фантазию при себе. Любой, кто услышит такое, может не отнестись к этому так легко.

У меня белеют костяшки пальцев. Пру встает и сжимает мамину руку.

– Мне жаль, что тебе пришлось это слушать.

Она уходит в спальню, закрывая за собой дверь, пресекая возможности примирения. Я чувствую себя так, словно мне вдруг отрубили руку, и мой здравый смысл отступает перед недоумением. Долгие годы мы были друг для друга всем, чем только можно, и я принимала это как должное. Когда-то она смотрела на меня снизу вверх. Теперь же я до конца жизни не забуду выражения жалости на ее лице. Только она могла так ранить меня.

Я закусываю губу, пытаясь сохранить самообладание. Я надеялась, что если кто и поймет меня, то это будет она, но я опоздала. И не могу ее винить. Надежда утекает из меня, словно кровь под пиявкой сомнения. Я должна действовать, пока не растеряла всю свою решимость. Каждая минута дорога. Я поднимаюсь из-за стола, но не успеваю повернуться, как мамина рука ложится на мою, прижимая к столешнице. Она так крепко сжимает мои пальцы, что я морщусь.

– Мама, прошу тебя.

Ее взгляд прикован к столу. Костяшки ее пальцев белеют, хватка усиливается. Что-то происходит; сдерживаемые эмоции бурей бушуют во мне. Я кладу другую руку поверх ее и сжимаю.

– Мама?

– Твой па не убивал себя. – Ее голос еле слышен, словно порыв ветра. Такой же слабый, как и моя связь с реальностью, ведь это может быть всего лишь сном. Впервые за четыре года мама заговорила.

Я не дышу, глядя, как ее губы снова приоткрываются, высвобождая голос, который я привыкла слышать только в воспоминаниях.

– Он бы ни за что…

– Пру!

Я не смею оглянуться на дверь спальни. Эта связь с мамой грозит оборваться в любой момент. Стул царапает пол, когда я придвигаюсь к ней и кладу ее руки себе на колени. Ее пальцы под моими – хрупкие, как у фарфоровой куклы. Щеки у меня мокрые.

– Но он это сделал, мама. Он ввязался во что-то плохое и не видел другого выхода. Я уверена, он не хотел, чтобы нам было больно… или тебе.

Слова, слетающие с моих губ, звучат глухо, как будто я читаю их по бумаге, потому что у меня нет к нему сострадания после того, как он обошелся с нами. Но ей не обязательно это знать. Я сжимаю ее руки, вкладывая в них всю силу, какая у меня есть, ничего не оставляя для себя.

– Он хотел остановить его.

В камине громко стреляет полено. Мама поднимает взгляд на меня. Ее глаза сверкают, в них что-то дикое, на переносице морщинки ужаса.

– Твой па хотел остановить Гидеона.

Ее тело дрожит со страшной силой. Я не знаю, что делать; эта женщина так не похожа на мамину тень, годами сидевшую в этой комнате, ни к чему не притрагиваясь, затерявшись в глубинах своего сознания. Кровь шумит у меня в ушах. Все мои нервы обнажены. Я боюсь дышать, надеяться, понимать. Неужели она говорит то, что я думаю?

Ее голубые глаза блестят, полные слез. Она кивает, слезы текут по ее щекам, и рыдание срывается с ее губ. И я знаю, как знаю, что мое сердце бьется в груди: она говорит правду. Груз четырех лет испаряется, а с ним