Фонарщица - Кристал Джей Белл

– и моя сила. Я обхватываю себя руками, все крепче и крепче, чтобы не расклеиться под ошеломляющим шквалом стыда и радости. Па не бросал нас. Каждое решение, что я принимала с того ужасного утра, было основано на лжи. Фарсе. Голос Пру мягко вторгается в мои мысли. «Даже фонарщики могут дать маху в тумане».

Это все ложь Гидеона. И как я могла усомниться в тебе, Па? Горе и гнев за исковерканные годы жгут меня изнутри горящей смолой. Я наделала столько ошибок. Все мои решения были неправильными. Неверными. Нельзя так жить. Но за горем проглядывает что-то еще. Осознание. Очищающая легкость. Потому что Па никогда не бросал нас. Он боролся. Он хотел быть с нами. Па не бросал меня.

Я вытираю слезы, щеки у меня горят, и поднимаю подбородок высоко как никогда, не ощущая тяжести этой раны. Мама смотрит на меня, плечи ее дрожат, она выглядит такой маленькой, какой я никогда ее не видела. На мгновение в моей груди разгорается гнев. Долгие годы мне внушали, что Па покончил с собой. Я видела его тело в петле, и это видение не отпускает меня по сей день. Мама могла бы избавить меня от всего этого.

– Почему ты ничего не говорила?

Она лишь качает головой и крепко зажмуривается, ее грудь вздымается от прерывистых вдохов. Я стискиваю зубы, не в силах найти ей оправдание. Мое потаенное желание оказаться в крепких маминых объятиях снова дает о себе знать. Цветок, которого на миг коснулось солнце, и вновь сгустились свинцовые тучи. Гидеон был в нашем доме, ухаживал за Пру. Мама ни разу ничего не сказала. Не предупредила об опасности. Хотя кое-что она сделала, верно?

Я вспоминаю все странности, произошедшие за последние несколько недель. Как она подслушивала наши разговоры о Гидеоне. Как вздрогнула, когда Гидеон появился на Собрании. Как подошла ко мне, когда мы подумали, что он погиб в пожаре. Она пыталась что-то сказать мне. По-своему. Я вижу, как вздрагивают ее узкие плечи, а грустные голубые глаза смотрят с мольбой, и понимаю причину ее молчания. Она боялась.

Я делаю глубокий вдох и выдыхаю вместе с моими разочарованиями.

– Почему ты говоришь мне это сейчас?

Мама вцепляется мне в руку, лежащую у меня на коленях, с такой силой, что моим косточкам тесно.

– Не ходи.

Я качаю головой:

– Я не могу позволить, чтобы он обидел кого-то еще. Кто-то должен защищать нашу семью.

Капают слезы, полные страха. Но и любви. Она видит меня. Переживает. Кто-то выслушал меня.

– Мне сейчас надо идти. Но я вернусь. Все будет хорошо, мама.

Это пустое обещание, но, чувствуя, как отчаянно она сжимает мою руку, я готова пообещать ей все что угодно, лишь бы успокоить.

Я с трудом высвобождаюсь из ее рук, но, как только я это делаю, она кладет свою руку обратно на колени, как будто между нами ничего такого не было. У входной двери я снимаю с вешалки и надеваю шляпу, натягиваю куртку, побуждая себя к действию. Гидеона нужно остановить. Значит, вот что чувствовал Па? Неужели я иду по следам его призрака?

Я открываю дверь и переступаю порог, оглядываясь на маму. Она все так же сидит, уставившись в стол. Не смотрит на меня. Пру так и не вышла из нашей комнаты и не подозревает о случившемся. О мамином секрете. Но сейчас она в безопасности. Нельзя терять времени. Дверь щелкает за мной.

* * *

– В чем дело, Темперанс? Это ведь частная собственность Гидеона.

Генри бормочет мне в спину, следуя за мной по лесу. Я прихватила из конюшни две лопаты, пообещав вернуть их, и теперь несу на плече, ощущая слабый запах навоза. Я не сказала Генри, что нашла, только что ему нужно как можно скорее увидеть это. Я должна была увести его подальше от посторонних глаз и ушей, не представляя, что будет, когда станет известно об этой поляне. Мне нужно удостовериться, что Генри на моей стороне, прежде чем об этом узнает весь Уорблер.

Я оглядываюсь через плечо.

– Пожалуйста, выслушайте, прежде чем решать.

Он хмурится, пока я веду его между деревьями. Когда мы доходим до края поляны, я останавливаюсь и показываю пальцем. Генри видит Леонарда, и лицо его суровеет. Отсюда кажется, что китобой пытается выползти из-под земли, но дерево его не отпускает.

Мы подходим, и Генри приседает на корточки под деревом, оглядывая окрестности. Я объясняю, как мы с Руби обнаружили Леонарда. Не пойди я с ней гулять, нашли бы его когда-нибудь? Скорее всего, он сгнил бы здесь, на этой земле, на которую никому не позволено ступать, – секрет, спрятанный под ногами уорблерцев.

– Это дело рук Гидеона.

– Почему? С чего ты взяла?

Генри наклоняется, смахивая несколько свисающих корней, но они вцепились в тело Леонарда, вросли в его плоть. Секреты неприглядны, и пришло время мне поделиться моим.

– Гидеон угрожал мне несколько недель. Он похитил Сюзанну и Молли. Он похищал женщин годами. – Я делаю глубокий вдох и медленно выдыхаю. Сейчас или никогда. – Он делает из них носовые фигуры, Генри. Своих сирен.

Лицо Генри остается бесстрастным, но я догадываюсь, о чем он думает.

– Это звучит нелепо. Я знаю. И у меня нет доказательств. Они все сгорели с его мастерской или уплыли в море. Но я прошу вас как фонарщица и как человек, которому вы доверяли, быть непредвзятым. Ясно же, что Леонард не похищал Сюзанну и Молли и не убегал с корабля. Не поджигал мастерскую Гидеона. Вот он, здесь. Кто-то убил его.

– Это ты его убила?

Генри встает и смотрит прямо на меня. Он не делает попытки взяться за дубинку, но в его позе ощущается спокойствие, говорящее о том, что он мог бы быстро ее выхватить.

– Нет. Мне он не нравился, но я его не убивала. – Я снимаю с плеча лопаты под пристальным взглядом Генри и прижимаю их к бедру. – Мне больше не с кем поговорить. Кроме вас. Поэтому я вас сюда и привела – я хочу быть честной с вами.

Я делаю глубокий вдох и рассказываю ему все. В подробностях. О той ночи, когда Гидеон напал на меня, когда мне было шестнадцать, о том, как я пробралась в мастерскую и нашла Сюзанну, правду о Па, о том, как Гидеон угрожал разделаться с мамой и Пру, о Бенджамине, «Мириам»… и Джози. Милом моем Джози. В течение всего этого рассказа Генри хранит молчание – живое олицетворение терпения, – пока я