Ведун - Александр Владимирович Мазин

— Токо выдь отсель, — сказал Дедко. — Тут Госпожи место. Навье.

А м верно.

Бурый прихватил суму и пошел наружу.

Воротился уже в сумерках. Мимоходом дернул за ухо рыкнувшего мишку, отряхнул штаны от налипших листьев, вошел в высокие двери и увидел всех четверых: Дедку, ведьму, кота и Снопа. Сидели за столом, будто друзья добрые. Парочками. Кот с Дедкой, Сноп с ведьмой. В огромной печи гудело пламя, духи прошлых вились теряющемся во тьме под потолком. Будь на то воля Бурого, он бы пожил здесь месяц-другой. Многие тайны были упрятаны здесь. Узнав их, изрядную силу заполучить можно. Вот только кто ж Бурому позволит? За просто так.

Сноп выглядел довольным. Жмурился точно как сидящий напротив кот, которого почесывал Дедко. Нивея тож довольна. Насосалась, порозовела, помолодела. Хотя как ты старую суку не расчесывай, щеночком она не станет. Любопытно, какой ее Сноп видит? Зримого Бурым морока более нет.

— Держи, — Бурый протянул Снопу оберег. — Ряд исполнен.

— Ага, — согласился Сноп, прибирая поделку.

На Бурого даже не глянул, на ведьму пялился.

— Твой-то исполнен, а мой? — спросила ведьма.

Бурый пожал плечами, кивнул на Дедку:

— Как он решит.

— Сочтетесь, — отозвался Дедко. — Вашего сроку не на один людской век хватит.

Это «вашего» Бурому не понравилось. Но промолчал. Непонятное происходит. И тут говорить не о чем. А вот быть начеку, да. Следует. И без устали проведывать, что ждет там, в будущем.

Он не знал, что беда придет не из будущего. Из прошлого.

Глава 37

Глава тридцать седьмая

Он явился пополудни третьего дня.

— Что-то серые мои тревожатся, — сказал Дедко. — И понять не могу, что за гость к нам? И не ворог, кажись, а может и ворог. Не разумею. — Глянул на Бурого растерянно-удивленно: — А человек ли? Чуешь его, Бурый?

Бурый покачал головой.

Но принялся обуваться. Гостя не чуял, а вот нехорошее, тревожное — да. Беда стояла за спиной, дышала холодком в спину.

Дедко тож зело встревожился. Сбирался как на истовую схватку. Мешочков всяких с зачарованными снадобьями набрал, уложил в суму с тщанием, в должном порядке. Сам перетянулся поясом со знаками серебряными, обережными. Прицепил на него оба ножа: на силу и на жизнь, а под шуйцу навесил суму с нужным припасом. Взявши посох, ведун поднес его к лицу, шепнул что-то Морде.

Та, видать, не порадовала: Дедко нахмурился.

— Лихо идет, — сказал он Бурому.

И на незаданный вслух вопрос только плечами пожал: не ведаю.

Ведун — и не ведает. Худо дело.

— Выйдем-ко во двор, — сказал Дедко. — Встретим лихо под солнышком.

Лихо, значит.

Бурый тронул нож для силы. Тот откликнулся неизменно: жаждой. И второй нож, Гудиславом дареный, что висел теперь на поясе справа, заместо ножа для жизни, спрятанного в сапог, тоже отозвался привычно: согрел пальцы.

А Дедко уже перешагнул порожок и пошел, не торопясь, ко входу.

— Серые мои тут, — сказал он, остановившись перед запертыми воротами. — Томно им. Жутко.

— А придут, если что? — спросил Бурый.

Дедко опять передернул плечами.

«Совсем нехорошо», — смекнул Бурый.

Волчий Пастырь за свою стаю не ведает.

— Ворота отвори, — велел Дедко.

Бурый вынул из прорезей дубовый брус-засов, поставил аккуратно, прислонив к ограде.

За воротами покуда никого. Ровный луг впереди до самого леса. Слева, в полусотне шагов — озерный берег. Тихий. Птичьего гомона по осеннему времени не слыхать. Улетели гуси-лебеди.

Бурый отступил от ворот и замер, глядя на идущую через выкошенный им седьмицу назад луг, через который шла неширокая, в полсажени тропа, разрезающая лесной подрост и уходящая полого вверх, в тень дубового бора. По тропе сей обыкновенно приходили гости к ведуну. Надо думать и этот, загадочный, такоже явится отсюда.

Дедко обозначил жестом: за мной встань.

Бурый послушно отступил, встал встал у ведуна за правым плечом. Втянул в себя окрестный мир, прислушался к нему…

И опять не почуял чужого. Зато Дедкины волки были здесь. Вся стая. Но чуялись непривычно. Опасливо. Как сказал Дедко? «Томно и жутко». Верно сказал. Но кого страшиться зверям Госпожи на земле своего ведуна?

Оказалось, было кого.

Бурой и сам вздрогнул, когда глянул ведовски на незваного гостя.

Вышел тот не из леса, как ждали. Сбоку зашел, справа вдоль ограды. И сразу во вратном створе оказался.

С виду — обычный человек. Одет достойно и дорого. Свита поверху зеленой парчой обшита. Такую и князь надеть не погнушается. На голове шапка бархатная, серебром шитая. Ликом немолод, суров, но не мерзок. Борода седая за пазуху спрятала. Власы из-под шапки, серыми крыльями — вдоль лица. Поверх шапки — серебряный узкий венец. А на нем, посередке, аккурат над переносицей, зеленый камешек.

Вот он-то пришлеца и выдавал сразу, потому как горел огнем зеленым нездешним чародейским ярче, чем глаза у алчущей Морды. Но камень ничто в сравнении с самим пришлецом. Сила расточалась от него словно от идола, на который божья благодать сошла. Только вовсе не благодать шла от пришлеца. Гибельная скверна расходилась от него. Наплывала волнами, тяжелыми и душными, как болотный туман.

Бурому тотчас захотелось сбежать подальше. Да только некуда бежать.

И не можно.

Потому что от Дедки к пришлецу тянулась скрученная жгутом сила. Сизая незримая плеть, прихватившая ведуна за самую середку его сути.

Тянулась… И оборвалась, когда ведун взмахом посоха пресек связь.

— Ты! — воскликнул ведун, обрывая плеть. — Ты! Так вот кто силу мою крал! — воскликнул Дедко.

— Не крал, а брал, — возразил пришлец, перешагивая линию ворот. — Свое брал. Поелику все твое — мое по праву.

Жгут силы вновь выметнулся из черных клубов, окружавших пришлеца и впился в Дедку:

— Земля сия — моя. И сила твоя — моя. Все мое, Младший. Смирись. Хозяин вернулся в дом!

— Не хозяин ты! — злобно выплюнул Дедко, вновь обрывая связь. — Кто из дому сбег, все и всех бросив чужим на поживу, тому возврата нет! Пшел прочь, изверг! Туда, откель вылез!

Пришлец засмеялся.

Смех у него был красивый. Басовитый, властный. Подстать лживому лику.

— Ишь, разошелся, волчий хвост! — сказал пришлец, отсмеявшись. — Щеришься на старшего! Лапку задрал на вожака! Сказано тебе: смирись! Отдай мое иль не быть тебе вовсе!

И выметнул уже не вервие сизое, а черный