Ведун - Александр Владимирович Мазин

Младший сунулся в отвару, понюхал…

— Яд! — сообщил он.

Ишь ты, разбирается.

— На место поставь, — сказал Бурый. — Отравишься, сдохнешь, а папка твой с меня спросит.

Старший фыркнул, махнул посохом:

— Пшел отсель!

Ишь ты. Размахайка какой.

Бурый не боялся. Да, он чуял в волохах силу. В старшем так и немалую. Но то была другая сила, заемная. Бога Волоха за жрецами не было. Только его сила. Обереги на старшем мало что не горели. От посоха пыхало, как жаром от костра. Бурый видел: посох сей со старшим волохом крепко связан. Словно бы та сила, что у Бурого и Дедки внутри, у волоха — в посохе. А теперь, когда волох на Бурого ярился, посох тоже гневом исходил. Вот только жар этот Бурого не язвил. Он был словно пар банный, когда на камни водицей плеснут.

А сам посох ой хорош. Резал настоящий умелец: все лишнее снял, не затронув сердцевины, той, по которой прежде текла от земли к небу древесная исконная сила. А на маковку сей умелец надел серебряный набалдашник. И тоже справный: голову зубра. Хороша: глаза выпуклые, борода с гривой дерево вкруг обнимают, уши растопырены сторожко. Сама голова почернелая, а рога блестят. Дивная работа.

Засмотрелся Бурый. Даже о волоховой грубости забыл. Словно и не слышал ничего.

От такого пренебрежения старший зело осерчал:

— Пшел, говорю! Живо!

Бурый с трудом оторвал взгляд от серебряной головы, перевел на волоха.

Тот тоже хорош. Глас суровый, лик — и того грозней. Сила кипит…

А вот не страшно Бурому и все тут.

— Не пойду, — с легкой усмешкой проговорил Бурый. — Прищепой своим помыкай. Не ты меня звал. Не тебе гнать.

— Ах ты кромешный выкормыш! — воскликнул младший, но старший его придержал жестом-знаком. Уставился на Бурого, брови кустистые седые насупил, прорычал:

— Доброй волей, разумею, не хочешь?

— Не-а, — мотнул головой Бурый. — Доброй не хочу, а злой тебе бог не велит.

— Ах не велит! — Старший волох отчего-то развеселился.

Бирюч ухватил Бурого за рукав, зашептал громко, отчаянно:

— Уходи, ведун, не перечь! Заплачу сполна, не обижу! Уступи им, человече, не гневи бога!

Бурый попробовал стряхнуть руку, но Бирюч вцепился клещом, не отодрать.

— Я. Не. Человек, — раздельно произнес Бурый. — Оберег, что на тебе, у этих брал?

— Да, да! — Бирюч тянул прочь, здоровенный. Бурому за стол пришлось взяться, чтоб устоять.

— Дрянь оберег, — пренебрежительно бросил Бурый. — Никудышный. Тебя не защитил. Каков оберег, такие и эти. Женку твою не защитили и не защитят. Но коли не жаль ее, твоя воля. Я уйду. Но если эти скажут, что из-за меня померла, не верь. Я б ее спас. А они нет. Что? Уйти мне?

Бирюч растерялся. Тянуть перестал. Переводил взгляд с Бурого на волохов и обратно. Искал, за кем правда.

А волохи на него даже не глядели. Только на Бурого.

Младший, кудрявый, статный, розовощекий, опять сунулся вперед, но опять был остановлен. Уже не знаком, а движением посоха, от которого вдруг ощутимо потянуло туманом Кромки.

В следующее мгновение жилистая, с поросшими рыжим волосом узловатыми пальцами волохова десница выбросилась вперед, и серебряная голова уперлась рогами Бурому в горло. Был бы то меч, тут бы Бурому и конец. А так только рожками кожу кольнуло.

Но не все так просто.

Нож у Бурого в сапоге силу из недруга тянет, как кровь попробует. Волохов же посох напротив, не тянет — вливает.

Горло у Бурого словно комом жарким затворило. Ни крикнуть, ни вдохнуть.

Но испугаться он не успел. Потому что сглотнул горячий ком. И тот проскользнул в нутро, расползаясь сначала тем же чужим жаром… Чуждым, но приятным. Словно с мороза сбитню горячего хлебнул.

А потом Бурый перехватил посох и по наитию взял да и поцеловал зубриную голову пониже челки.

И сразу стало хорошо. Жар обратился живой силой, потек во все члены. Будто зелья бодрящего Дедкина глотнул, только шибче. Даже порты спереди встопорщились от избытка силы. Бурый двинул шуйцей и схваченный Бирючем рукав освободился.

— О как, — озадаченно ухнул старший волох и дернул посох к себе.

Бурый мог бы удержать посох, но не стал. Хоть и хотелось.

— Это что ж такое деется, наставник? — пробормотал молодой волох. — Его ж д' о лжно было…

— Выходит не должно, — проворчал старый, глядя на Бурого будто на снесшего яйцо петуха. — Чтоб от серой масти бурый телок народился… Ох! Не люблю такого. Как бы не к лиху.

Бурый напрягся. Дедко предупреждал: никто не должен проведать подлинное имя, пока ученик в силу не войдет.

Но нет, не угадал волох. Просто к слову пришлось.

— Ты, боярин, не трясись, — сказал волох Бирючу. — Не будет от нас вреда женке твоей. Не станем мы с ведуном бодаться. С этим не станем. А ты, ведун, делай, что хотел. А мы поглядим. А то вдруг ты болезной присунуть решишь, — и показал корявым пальцем на вставшие спереди колом порты Бурого.

— А хоть бы и так, — весело (не узнал, не узнал имечко!) отозвался Бурый. — Могу и присунуть. Хоть ей, хоть… — Поглядел на злющего молодого волоха и решил не дразнить. Не до него. Сила просилась наружу, искала, куда войти. И теперь Бурому не составит труда выдрать сквернавца из тиуновой женки. И отвара не надобно.

Бурый повернулся к болящей. Ага. Дышит ровно. Спит. А пакостник-сквернавец уже не расплылся вольготно, а сморщился, затихарился в пяте, силясь быть незаметным.

Ух и посох у волоха! Небось, не одну седмицу силу копил. А теперь все его, Бурого. А нежить, хоть и неразумная, а не заметить не могла. Бурый для нее стал как солнце для филина. Ишь, скукожился мелкой черной точкой в мелкой ранке.

Был бы таким вчера, может и вовсе не разглядел его Бурый. Но теперь все. Теперь то он знает, кого и где искать. Ну, хитрован, поиграем в прятки!

Бурый полез в сапог, вынул ножик, тот, что для силы… Дух в нем забеспокоился, затрепыхался: не нравилась ему сила, Бурым принятая.

— Постой-ка! — подал голос старый волох. — На вот этот!

Бурый отказываться не стал, принял.

Ух ты. Наговор на ноже затейливый, сразу и не распутать. Ясно, что тоже на силу, и что чары