Полное собрание историй о привидениях - Монтегю Родс Джеймс

были склеены вместе, но притом густо исписаны – это стало ясно, когда он проглядел листы на просвет. Их легко удалось разделить с помощью пара, ибо клей давно высох, – и там нашлась запись, имевшая к лоскуту самое непосредственное отношение.

Запись была сделана в 1707 году.

«Многое мне сегодня поведал старый мистер Касбери из Акрингтона о молодом сэре Эверарде Чарлетте, какового запомнил студентом без стипендии, обучавшимся в Юниверсити-колледже, причем мистер Касбери полагал, что юноша принадлежит к тому же семейству, что и доктор Артур Чарлетт – нынешний ректор того самого колледжа. Чарлетт этот был весьма миловидным юным джентльменом, но при этом разгульным безбожником и любителем заложить за галстук – так в те дни называли людей пьющих, так их называют, насколько оно мне ведомо, и по сей день. Неоднократно получал он серьезные нарекания за свои необузданные выходки: и если бы вся история его безрассудств выплыла на свет, это наверняка привело бы к исключению, но лишь при условии, что некому было бы за него порадеть, а на этот счет у мистера Касбери были определенные подозрения. Был этот юноша чрезвычайно хорош собой и ходил всегда без парика, ибо обладал роскошной шевелюрой, в каковой связи – да еще и учитывая его разгульный образ жизни – прозвали его Авессаломом, и сам он любил повторять, что да, он действительно сократил срок жизни старика Давида, имея при этом в виду своего отца, сэра Джоба Чарлетта, пожилого почтенного кавалера.

Замечу, что мистер Касбери, по его собственным словам, не запомнил точно год смерти сэра Эверарда Чарлетта, однако это случилось в 1692-м или 1693 году. Скончался он внезапно, в октябре месяце. [Несколько строк, где описаны его дурные привычки и непристойные выходки, я опускаю.] Поскольку накануне вечером мистер Касбери видел молодого человека, да еще и в прекрасном расположении духа, весть о смерти сэра Эверарда сильно его поразила. Юношу обнаружили в городской сточной канаве, причем голова его оказалась наголо обрита. По нем звонили почти все оксфордские колокола, ибо был он дворянином, и на следующую ночь его погребли в восточном приделе собора Святого Петра. Однако, когда два года спустя преемник его решил перевезти останки в их сельское имение, выяснилось, что гроб (который по несчастливой случайности раскрылся) заполнен волосами, что звучит непредставимо, хотя, насколько мне известно, прецеденты тому в анналах имеются, например в „Истории Стаффордшира“ доктора Плота.

После кончины Чарлетта всю обстановку его комнат вывезли, и мистеру Касбери достался лоскут от занавески, узор которой – так поговаривали – Чарлетт придумал лично в память о своих волосах: дал человеку, выполнявшему заказ, одну прядь; фрагмент, который я здесь прикрепляю, является фрагментом той ткани, я же получил его от мистера Касбери. По его словам, в узоре этом имеется некая особенность, хотя какая именно, он так и не разобрал, да и предпочитал в это не вдумываться».

Деньги, потраченные на изготовление занавесок, можно было с тем же успехом бросить в огонь. А когда эта история дошла до мистера Каттелла, он откликнулся на нее еще одной цитатой из Шекспира. Вы ее угадаете без труда. Она начинается словами: «Есть много в небесах и на земле…»

Эпизод из истории собора

Одному ученому джентльмену как-то поручили изучить и описать архивы Саутминстерского кафедрального собора. Разбор архива требовал весьма значительного времени, поэтому джентльмен счел необходимым снять в городе жилье, ибо, хотя соборное духовенство и отнеслось к нему с отменным гостеприимством, мистер Лейк предпочитал некоторую свободу. Это было встречено с пониманием, и в результате мистер Лейк получил от настоятеля письмо, где тот советовал – в случае, если подходящее жилье пока не найдено, – обратиться к мистеру Уорби, старшему причетнику, поскольку дом его удобно расположен по соседству с церковью, а сам он готов пустить к себе тихого жильца на три-четыре недели. Именно об этом и мечтал мистер Лейк. Они легко договорились об условиях, и в начале декабря, подобно мистеру Дэчери (что он не преминул отметить про себя), наш изыскатель получил в свое распоряжение весьма недурную комнату в старинном «соборном» доме.

Человек, столь хорошо знакомый с обрядами церковного служения и ощущавший на себе неусыпную заботу настоятеля и капитула, не мог не снискать уважения старшего причетника. Мистер Уорби даже безропотно согласился изменить некоторые фразы, которые он произносил уже много лет, рассказывая о соборе посетителям. Мистер Лейк со своей стороны нашел в служителе церкви чрезвычайно приятного собеседника и не упускал ни единой возможности вступить с ним в разговор по окончании дневных трудов.

Однажды вечером, около девяти часов, мистер Уорби постучал в дверь своего постояльца.

– Мне необходимо сходить в собор, мистер Лейк, – сообщил он, – и, насколько я помню, я вам обещал, что при следующем посещении я дам вам возможность взглянуть на него ночью. Погода нынче недурственная, сухая, так что, если вам угодно, пойдемте.

– Еще как угодно! Я весьма вам признателен, мистер Уорби, за то, что вы об этом подумали; подождите, я надену пальто.

– Вот, держите, сэр, а еще я взял второй фонарь, вам он пригодится на лестнице, ночь-то безлунная.

– Нас всякий бы принял за Джаспера и Дёрдлса, верно? – спросил Лейк, пока они шагали по площади перед собором, – он уже успел выяснить, что старший причетник читал «Эдвина Друда».

– Вероятно, – с коротким смешком согласился мистер Уорби, – вот только считать нам то за комплимент или нет, даже и не знаю. Чудны́е у них дела творились в этом соборе, правда же, сэр? Круглый год к семи утра каждый день собирали хор к заутрене. Нынешние наши голосистые парнишки вряд ли бы на это согласились, а еще, полагаю, некоторые из певчих непременно попросили бы прибавки, если бы капитул такое позволил, – особенно альты.

Они дошагали до юго-западного входа. Пока мистер Уорби открывал замок, Лейк поинтересовался:

– А не случалось так, что кого-то ненароком заперли внутри?

– Сам дважды запирал. Один раз пьяного матроса – как он вообще там оказался, понятия не имею. Видимо, уснул во время службы, но, когда я его вызволил, он уже так молился, что своды дрожали! Ух, ну этот недотепа и расшумелся! Сказал, что впервые за десять лет пришел в церковь и больше туда ни ногой. А в другой раз я там запер старого барана: мальчишки постарались, озорники. Больше, правда, они такого не вытворяли. Ну вот, сэр, глядите, как оно тут у нас: покойный настоятель иногда приводил сюда посетителей, но все больше в лунные ночи, и всегда читал им стишок про какой-то шотландский собор – ну, насколько я это понял; толком, впрочем, не знаю;