Красный бубен - Олег Владимирович Попов

По лицу Забины текли слезы.

– Не плачь… Найн… Их либе дих… – В глазах у Мишки потемнело, как в кинотеатре, а потом загорелся белый-белый свет, и Мишка провалился в него весь и полетел вперед головой…

Глава одиннадцатая

Пересылка

Слушай внимательно…

1

Скрепкина нашли под лестницей. Он сломал ногу и разбил голову.

– Мы с Юркой дверь попытаемся на место водрузить, – сказал Абатуров, – а ты, Иринка, Леней займись.

Юра и дед потащили дверь ко входу.

– Мне показалось, когда в церковь бежали, будто что-то светящееся из дверей вылетело… – Юра помолчал. – Я подумал… может, Мишку спасут… Должны же его отблагодарить…

– Должны, – кивнул дед. – И отблагодарят. Только мы с тобой про это не узнаем. Это личные отношения Бога с человеком. Бог все видит и за все с человеками расплачивается своей монетой. Только не все это понимают и ропщут на судьбу свою…

Они прислонили дверь к проему. Перестало дуть, стало психологически спокойнее.

Юра привалился к стенке, вытащил мятую пачку сигарет. «Я совсем забыл про сигареты. Кажется, ни разу не покурил… Или покурил?..» Вставил сигарету в рот, достал красную зажигалку. Он купил ее в киоске у Светы. Как будто сто лет прошло…

– Эй! Эй! Ты что, оборзел?! – закричал Абатуров. – Тут храм, а не место для курения!

– Извини. – Юра поплевал на сигарету, чуть отодвинул дверь, выбросил бычок на улицу.

– Помогите мне, – позвала Ирина.

Мужчины подошли.

– Нога у него сломана. Надо доску примотать.

– Сейчас принесу. – Абатуров спустился в подвал – оторвать доску от гроба.

На улице Хомяков подобрал окурок Мешалкина.

2

Леня очнулся в крытой[2]. На нарах лицом к стене лежал какой-то мужик. Леня никак не мог вспомнить, за что сел. «Наверное, менты надавали по башке, вот и не помню ничего».

Мужик повернулся и подпер голову. Лицо знакомое. Весь седой и какой-то… спокойный. Такой спокойный, что и самому Лене стало спокойно.

– Дед, я тебя знаю? – Голос был такой, будто Леня сидел в пустой цистерне.

Дед кивнул.

– Где это меня так приложили? Не помню ничего… Тебя как звать-то?

– Илья… Ты ногу сломал, когда с колокольни падал.

Леня начал припоминать. Что-то тревожное… Вспышка… Еще одна… Он заморгал. Вспомнил…

– Где я?

– На пересылке, – ответил Илья. – Между тем и этим светом.

Леня огляделся.

– На тюрьму больно похоже…

– У каждого пересылка своя. У тебя такая.

– А ты Илья-пророк?

– Можно и так сказать… Чифиря хочешь?

– Хочу. – Леня потрогал голову. – Уй!

Илья протянул ему кружку. Леня отхлебнул.

– Так я помер, что ли?

– Твое время еще не наступило. Но скоро наступит. У тебя есть возможность искупить грехи… Их за тобой немало…

Леня хотел что-то спросить у пророка, но тот его остановил:

– Слушай и не перебивай. После того как ты вернешься, начнется излучение звезды Рэдмах, матери всех звезд. Оно бывает раз в пять тысяч земных лет. И всякий раз происходят великие изменения…

Леня хотел спросить у пророка про судьбу России, но Илья опять его остановил.

– Тот, кто называет себя Кохаузеном, живет уже не одну тысячу лет и думает жить вечно. В шкатулке – мой палец. Давным-давно я думал, что победил гордыню, и ушел из мира. Но победил не до конца… Я оставил на земле свой палец, вложив в него огромную силу. Думал, что забочусь о тех, кто остается… а заботился о себе. Кохаузен использует его, говоря по-вашему, как трансформатор. С помощью пальца он преобразит силу излучения в силу, которая позволит ему прожить до следующего излучения. Но если в момент излучения пальца у него не будет, звезда Рэдмах убьет его.

– Почему же он не держал палец при себе?

– Он забирает силу у того, кто им владеет.

– А как же Абатуров?

– Я подсказал ему, чтобы он спрятал палец за мою икону. В церкви он безвреден. Но Кохаузен хочет разрушить церковь. Вот-вот она рухнет, и тогда он получит палец и снова наберется силы. Ты можешь ему помешать…

– Как?

– Еще два самолета – и от церкви ничего не останется. Они уже близко. По крайней мере, один. Когда он упадет, ты должен сделать вот что…

Глава двенадцатая

Жизнь и смерть пионера Дроздова

Взвейтесь кострами синие ночи!

Мы – пионеры, дети рабочих…

Гимн пионеров

1

Дроздов заметил внизу свечение и подумал, что какие-то умозрительные пионеры жгут два невротнебрательских пионерских костра. Он вспомнил, как во время пионерского костра стал мужчиной…

В то лето он поехал в пионерлагерь в последний раз. Его пятнадцатилетних ровесников уже в лагерь не брали. А Гришу взяли в качестве музыканта духового оркестра, чтобы он на линейках играл марши и гимны. В духовом оркестре Дроздов ни на чем играть не умел, но ему так хотелось поехать, что он записался барабанщиком. На барабанах играть могут все. Бум-дыщь! Он видел, как это делали солдаты у дедушки на похоронах. Дедушка Дроздова тоже был летчиком, еще в Гражданскую. Он летал на аэропланах и кидал на вражескую конницу здоровенные гвозди. Деда Дроздов любил. Дед рассказывал истории про Гражданскую войну, и еще у него была настоящая сабля, которую ему подарил сам Буденный. А когда Дроздов подрос, дед рассказывал ему неприличные («матные», как тогда говорили) анекдоты. Один такой анекдот запомнился Дроздову на всю жизнь:

«Плывет Чапай по Урал-реке. Над ним делает круг черный ворон и садится Чапаю на голову.

– А почему ты, Чапай, – кар!.. – спрашивает ворон, – одною рукою гребешь?

– Дык у меня вторая ранена.

– Кар! А я думал, ты дрочишь».

На Гришу анекдот произвел сильное впечатление. Дед, который воевал за красных, рассказывает такие анекдоты! Позже Дроздов увидел в этом анекдоте еще один смысл – глубоко спрятанную народную мудрость: иногда чем связываться с бабами, лучше подрочить. Забегая вперед, уместно будет сообщить, что у Григория даже был спрятан в раздевалке вибратор для мужчин «Элеонора». И когда он чувствовал, что находится на краю пропасти из-за того, что его тянет к какой-нибудь роковой женщине, Дроздов шел в раздевалку. Воткнешь «Элеонору» в розетку на пять минут – и к этой конкретно женщине уже не тянет. Кроме анекдота, Дроздов на всю жизнь запомнил один дедовский стих:

Пролетая над Чили, Пилоты подрочили.

Этот стих поверг Дроздова в настоящий шок. Дроздов и сам уже вовсю дрочил, но каждый раз, когда кончал, говорил себе – это в последний раз. Завтра бросит дрочить и все. Проснется нормальным человеком. И дрочить больше не будет. Он хочет стать летчиком, а в летчики без силы воли не берут. А тех, кто дрочит, и подавно.

Но вернемся в пионерский лагерь, на пионерский костер. Пока младшие отряды пели вокруг костра песни, Дроздов отошел в темноту покурить. Там-то его и поймала вожатая Лиля.

– Попался, Дроздов! – Лиля Викторовна возникла как из-под земли. Гриша застыл с сигаретой во рту. Лилька вынула ее, бросила и затоптала. – Значит, так: одно письмо родителям, другое – в школу!

Дроздов испугался. Он испугался не столько школы, сколько отца, который, получив такое письмо, спустит с него штаны и выдерет ремнем. В пятнадцать лет слишком унизительно подвергаться такому наказанию. А отец у Гриши суровый и быстрый на расправу.

– Лиля Викторовна, я ж не в затяжку! Просто тут сигарету нашел и попробовал один раз. Думаю, чего это все курят? Такая гадость! Не пишите письмо, я больше не буду. Честное пионерское! – Он сделал салют. – Я до этого никогда не курил и после никогда не буду!

– Честное, значит, пионерское? – покачала головой Лиля Викторовна. – А помнишь ли ты, кто давал честное пионерское? Помнишь ли ты, Дроздов, как Рената Марзеева пытали фашисты? Ему ломали руки, выворачивали ноги, жгли лицо зажигалками, вырезали на спине звезду и поливали голого на морозе ледяной водой! Фашисты хотели узнать у него военную тайну, но он ничего не сказал, потому что дал честное пионерское слово, что не выдаст тайны врагу! А умеешь ли ты, Дроздов, держать слово, как Ренат?