Девять жизней октября - И. Ф. Сунцова

в бледный нежно-розовый цвет, оголившиеся деревья, с которых слетели почти все листья, воздевали черные, будто обуглившиеся, ветви к предрассветному небу, словно хотели дотянуться до него, хотели испортить его девственную чистоту.

Женя свернул на набережную Мойки. Под мышкой он нес «Игроков в карты», не таясь более и не страшась быть пойманным своими друзьями-милиционерами. Игривые облачка отражались в зеркальной поверхности реки, по ту сторону которой, как сейчас казалось Жене, лежит другой мир. Восходящее солнце бликами переливалось на золотом куполе Исаакиевского собора, облюбованном чайками и нахохлившимися голубями.

Женя ничуть не удивился тому, что по адресу «квартиры» Шумской находился целый дворец. Светло-желтый, с колоннами из белого мрамора, с карнизом, украшенным древнеримскими статуями в лавровых венках и цветочными вазонами.

– Евгений Дмитриевич? – окликнули его. – Евгений Дмитриевич, это вы?

Женя оглянулся. На пустынной набережной непонятно откуда возник Калинин. Женя юркнул в переулок, но тут же услыхал шаги догонявшего его человека. В этот тихий час шаги по мостовой далеко разлетались гулким эхом. Сердце Жени скакнуло в пятки, он ускорил шаг.

– Евгений Дмитриевич, а чего это у вас там такое? Не картина ли, случаем? – Голос капитана прозвучал почти над самым ухом. – Покажите-ка, что за любопытный предмет вы прячете от меня?

Женя продолжал молчать, скрывая лицо от проницательного взгляда капитана и усердно делая вид, что искренне не понимает, что обращаются именно к нему. Он почти срывался на бег, но едва сдерживал себя. «Побегу, если только совсем близко подберется. Или нет, загипнотизирую. Или, или… Так он же тоже, получается, ненастоящий?! – судорожно соображал Женя, выискивая глазами какую-нибудь крошечную лазейку, какую-нибудь укромную подворотню, через которую можно было улизнуть. – Надо проверить!» – сказал он сам себе и резко остановился на месте, обернулся и торжественно возгласил, словно обличал на суде преступника:

– Вы не существуете!

Калинин на мгновение застыл, придя в легкое замешательство. Он посмотрел сначала налево, потом направо, затем на свои ладони, медленно перевел взгляд на Женю.

– Как же я не существую? Вот он я, стою перед вами! А еще существуют пистолет и наручники, знали ли вы об этом? – Калинин сунул руку под полу пальто и вынул тот самый «макаров», под чью пулю Женя однажды уже чуть было не угодил.

Не дожидаясь, пока обрадованный немыслимым везением Калинин выстрелит ему прямо в лоб, Женя сам кинулся на него, пытаясь поймать пальцами голый участок кожи на его шее рядом с бинтовой повязкой. Завязалась небольшая, но весьма изматывающая потасовка с пыхтениями, стонами и вскриками, в результате чего Жене все же удалось тронуть капитана за многострадальную шею и внушить ему убираться прочь, выкинув по дороге обратно пистолет и наручники в воду.

Женя отряхнулся, оправил слетевшую набекрень шляпу и, тяжело дыша, отправился назад, к дворцу Шумской. Его несколько сбило с толку то, что человек ненастоящий может причинить так много настоящих неудобств.

Елена Сергеевна ждала его на крутой парадной лестнице. Они не поздоровались, а молча прошли в ее кабинет, стены которого были отделаны панелями из красного дерева. Шумская неторопливо отворила потайной сейф, вынула оттуда четыре полотна. Все это происходило в полной тишине, без единого звука.

Взгляд Жени, как только он вошел, приклеился к современному холодильнику, выбивающемуся из дворцового интерьера. «Что делает холодильник в кабинете? Она так часто хочет есть?» Шумская расположила все четыре картины на широком дубовом столе, затем открыла эмалированную дверцу белого холодильника. Женя поперхнулся: все полки были уставлены стеклянными флаконами с донорской кровью. Шумская спокойно взяла один, перелила содержимое в хрустальный бокал, стоящий на столе.

– Хотите? – спросила она, увидев его круглые глаза.

– Я…

Елена Сергеевна поднесла бокал к губам.

– Понятно, вы пока питались только свежей? – спросила она, усаживаясь на диван с изогнутыми золотыми ножками и облокачиваясь на маленькую подушечку. – Ну, – она горько усмехнулась, – мне такого удовольствия больше не дано, я и так убила уже пятерых.

– Вы сожалеете об этом? – Женя медленно опустился рядом, прижимая к груди шестую картину. Он едва смог оторвать взгляд от красного напитка в ее пальцах с острыми красными ногтями.

– Я сожалею о том, что умираю. Так же, как и вы. Но у вас, наверное, чуть больше времени. Сколько вы: двух-трех?

У Жени кольнуло сердце: «Что значит „так же, как и вы“?!»

– Вы еще не догадались? – Она поиграла бокалом в руках. – Мы оба мертвеем с каждой очередной жертвой. Если я убью еще кого-нибудь, то уже никогда не смогу отсюда выбраться, потому что, знаете, как-то не слишком-то соблазнительно выбираться туда, где ты сразу же окоченеешь. – Женя не верил. – Да хоть вспомните, – начала Шумская, – что сердце почти не бьется. А эмоции? Остались у вас какие-нибудь эмоции, кроме злости? Нет? Что ж, добро пожаловать в клуб мертвеющих! – Она рассмеялась.

Женя сидел ошеломленный. Он не мог вобрать в себя так много информации.

– Мы будем меняться картинами? – наконец очнулся он.

– Да, конечно. Все на столе. Берите свою, мою давайте сюда. – Она отставила почти допитый бокал на низенький столик и требовательно протянула руку.

Женя недоверчиво посмотрел на нее, затем шагнул к столу. Елена Сергеевна поднялась.

На первом полотне были изображены два мужчины, над их головами висела разноцветная праздничная гирлянда, а в темном углу, забитом паутиной, сидела связанная бечевкой девочка, рядом с ней разгорался пожар. Но, приглядевшись внимательнее, Женя отметил, что это вовсе не пожар, а нечто, напоминающее форму собаки, только шерстью этой собаке служили длинные языки пламени. «Огненная собака!» – воскликнул Женя мысленно.

На втором полотне помимо самих игроков присутствовала женщина средних лет, в руках она теребила ободранную косметичку кирпичного цвета. Шелуха облупилась, и теперь с одного бока косметичка стала кипенно-белой. Женю поразил взгляд этой непримечательной, блеклой женщины со светло-русыми волосами: в том, как домиком сложены ее брови, угадывалось нечто жалкое, нечто покорное, словно она готова была перенести все что угодно, а потом порадоваться своей никчемной и никому не нужной жертве.

На третьем полотне Женя сразу узнал того странного человека, кричавшего ему из окна. Он сидел за общим столом, но как бы отдельно, как бы в сторонке, и неловко обнимал потрепанный томик стихов Иосифа Бродского. Его потерянный взгляд блуждал по лицам игроков, по полкам, на которых стояли затемненные бутылки вина. От этого взгляда сквозило ужасным одиночеством, словно это был не живой человек, а неприкаянный призрак. На стене рядом с ним Женя заметил Кафки со следами губной помады на стекле.

А на четвертом полотне… был он сам. В милицейской форме, с неприглаженной, растрепанной шевелюрой, с подрагивающим