Девять жизней октября - И. Ф. Сунцова

Так и продолжала бы Лилечка молчать, если б Женя вдруг не спросил ее:

– Что с тобой?

– Что ты с ней сделал? – задала она вопрос в ответ.

Женя похолодел. «С кем „с ней“? Уж не про Валю ли она?! О боже, а если она все знает, если Калинин рассказал?! Почему она сегодня так поздно вышла?!»

– Ты это о чем? – осторожно уточнил Женя, замедляя шаг и нервно теребя пальцами красную ленточку на коробке с тортом.

– Ну… – растерялась Лиля. – Ну… я про продавщицу…

– А, это, – Женя улыбнулся, испытав облегчение, – а это будет наш маленький секрет, ладно?

– Секрет? – Голос Лили задрожал.

– Да ничего такого я не сделал! – раздраженно проговорил Женя. Его наполняла жгучая, дразнящая ярость, отчего он терял контроль над собственным разумом. Когда он это осознал, то медленно выдохнул, сосчитал до десяти. – А знаешь, давай забудем, а? – Виноватая улыбка тронула его губы.

* * *

Не сразу, конечно, но Лиля действительно забыла и простила. Они приехали к ней на квартиру. Вошли. Врубили свет.

– Давай посмотрим телевизор? – Лиля скинула с плеч плащ.

– Давай, – согласился Женя. Ему было абсолютно все равно, что делать, лишь бы вместе с Лилей. Он чувствовал гложущее чувство некой неудовлетворенности оттого, как чуть не испортил вечер; оттого, что пропала та непринужденная легкость общения; что теперь все слишком туго, неуклюже.

– Ты включай телевизор, а я пока порежу торт и приготовлю чай, – сказала Лиля и ушла на кухню. Через несколько минут послышались звуки закипающей в чайнике воды.

Женя вальяжно развалился на узком и очень твердом диванчике в гостиной и приготовился смотреть цветной документальный фильм. От желтого, почти оранжевого света мутилось в глазах, хотелось спать. Свет невыигрышно обнажал неубранные, пыльные участки, подчеркивал собравшиеся густые тени по углам. Неожиданно стало мутиться в глазах, захотелось спать.

Женя зевал, когда входила Лиля, неся две чашки, до самых краев полные крепкого черного чая.

– Сейчас, я только за тортом, – сказала она и вновь убежала.

– Какое скучное кино. Как это вообще можно смотреть? – Женя, совсем уставший и вялый, налил чаю в блюдце, подул на него.

– Да? Тебе раньше нравилось, – недоуменно заметила вернувшаяся с тортом Лиля.

– Разве? – Женя нахмурился и отпил глоточек терпкого чая.

Лиля забралась на диван с ногами, взяла тарелку с кусочком торта. Женя без каких-либо чувств взглянул на него: вроде бы вкусно пахнет сладким, вроде бы красивый и свежий на вид, но… Женя просто не мог заставить себя хотя бы попробовать торт.

Выпили чай. Поговорили ни о чем. Решили все-таки выключить этот муторный свет. Началась телепередача «Поет Жильбер Беко». А Жене стало откровенно скучно.

Лиля села ближе, но Женя никак не отреагировал на это, тогда она придвинулась еще ближе, а потом прильнула к его груди. Женя растерялся – в отличие от прижавшейся к нему, как маленький ребенок, Лили, на лице которой царила безмятежная, спокойная улыбка.

От ее кожи исходил слабый, но дурманящий голову аромат нежных цветочных духов: Женя поразился тому, насколько точно он смог определить, что это аромат именно ландыша, фиалки и жасмина. А еще он слышал тихое и мерное дыхание Лили, хотя звук телевизора, включенный на полную, громко передавал песню «Натали». Он слышал даже четкие удары ее сердца, слышал, как бьется кровь в вене на шее. Запах Лили возбуждал в нем престранные желания: ему захотелось лизнуть эту тонкую длинную шею, ощутить на языке терпкий привкус кожи и легкого женского пота.

Неосознанно он нагнулся над Лилей, приоткрыл рот и почти высунул язык, чтобы провести им прямо над жилкой. Но резко пришел в себя. Остановился. Его глаза судорожно забегали по гостиной, словно он боялся быть уличенным в неподобающем деле. Лиля ничего не заметила, она тихонько подпевала: «Натали-и». Но ее запах продолжал забиваться в ноздри, продолжал раздражать рецепторы обоняния. Женя почти касался своим носом ее шеи. Когда Лиля почувствовала это, то задрала голову и подставила сладкие от торта губы, прикрыла глаза, ожидая поцелуя.

Он аккуратно отвернул ее голову назад, отодвинул золотистые локоны, сияющие в свете работающего экрана телевизора, обнажая нетронутую, чистую и белую кожу.

– Щекотно, – засмеялась Лиля. Ее смех превратился в булькающий, захлебывающийся хрип, когда он жадно впился острыми, как будто заточенными, клыками в ее лебединую шею.

* * *

Все повторялось.

Он стоял над истерзанным телом Лили, как когда-то стоял над телом Вали. Ее шея, открытое, но неглубокое декольте, руки, икры и даже босая пятка были искусаны до крови. Больше он не слышал стука ее сердца, больше ее запах не сводил его с ума. Она пахла кровью. И по его губам тоже стекала тягучая, клейкая кровь.

Страх так крепко охватил его, что он не мог пошевелиться. Так и стоял. И смотрел. Ему было так страшно, что он даже мог холодно, расчетливо мыслить. Ему было так страшно, что он был убежден: этого ничего не случилось. Страшно так, что психика человека не вынесла бы страха такой сокрушительной силы. Оттого все казалось нереальным. Оттого и мысли отчужденные, разумные и рациональные.

«Теперь, в этот раз, труп надо оставить тут, не тащить на Грибоедовский. Только закрыть в холодильнике, чтоб трупного запаха не было. Еще отстирать кровь со светлой рубашки и умыться самому».

Когда паралич отпустил его, когда он обрел способность двигаться, то именно так и поступил – спрятал тело некогда красивейшей девушки в холодильник, из которого вытащил все полки.

* * *

Самое страшное наступило потом – когда осознание случившегося начало постепенно проникать в его голову. Он все еще не мог вместить в себя все то, что совершилось, полностью. Но его уже била сильнейшая лихорадка.

Женя не задержался в опустевшей квартире Лили, он в беспамятстве спустился на первый этаж, толкнул парадную дверь на улицу, сошел с крыльца и уселся на только что окрашенную скамейку. Его трясло не по-детски, даже зубы отбивали частую дробь – Женя боялся откусить себе язык. Глаза его ополоумели, в них не осталось ни тени чего-то человеческого, а лишь сплошное безумие. Те холодность и отстраненность, что были ему верными помощниками сразу после убийства, теперь покинули его. Мысли Жени смешались: сторонний наблюдатель при всем желании не сумел бы их разобрать.

К парадной шла молодая женщина, нагруженная сумками и авоськами, за ней по пятам гуськом следовали малые дети. Подойдя ближе и подняв голову на сумасшедшего, сидевшего на скамейке, она напряженно нахмурилась, что-то соображая, затем взяла двух