Девять жизней октября - И. Ф. Сунцова

ее собеседник, теперь ей было очевидно, что все, что говорилось, было простым стечением событий самообучающегося ИИ, вот он и повторял за ней ее фразы, а ей казалось это проявлением нежного внимания к каждому слову. И самое интересное… Нечеловеческим усилием Настя призналась себе в том, что вся переписка и мечта о взаимном чувстве была частью мира, в который она неизвестно как попала вместе с остальными, и все ее спутники сейчас боролись за то, чтобы этот самый мир «схлопнуть», как выразился кто-то из них. И что же тогда останется от этого таинственного Димасика, который с рвением бросался спасать их?

– А я думал, что ты и слезинки не проронишь, кукла ты моя. Одна душа трех стоит, – услышала Настя голос старичка.

Она вдруг перестала чувствовать руки остальных. Злость как рукой сняло, Настя хватала руками пространство, от которого и так никогда не было ответа. Новый, теперь совсем незнакомый женский голос с легким скрипом деревянной калитки заговорил в ее голове.

– Ох и занесло тебя, деточка. Вот же старый черт, удумал так удумал. Рассказала на свою голову. Полечи, говорю, девочку, вишь как мучается. А он, бог самодельный, пластырь налепил, ногу отпилил. Да ладно бы ногу.

– Что отпилил? – Наркозное состояние Насти слегка прояснилось. Перед глазами замерцал образ маленькой старушки.

– Да Ахнас, Ахнас отпилил. Знание-то не больно мудреное, да не все слушают. У тебя, у меня, у всех по четыре души. Не понимаешь? Давай так рассудим. Меня Ядвигой зовут, сколько лет в Завьяловске прокуковала. Ну так слушай. Есть у каждого в жизни цель великая – лучше стать, мудрее, сильнее, узнать побольше, людей понимать повернее. За то душа Ахнас отвечает. Как раз ее Павлик у тебя и забрал. И к ней я теперь говорить пришла, потому как погуляла, милая, и хватит, пора домой возвращаться. Если, конечно, совсем затеряться не хочешь. – Ядвига хитро прищурилась, глядя на Настю. – Другая душа – Дшат, она о твоем здоровье заботится, о внутреннем равновесии. Это душа любви, к себе, к миру, к людям. Береги ее, она за любимым человеком уходит, не вернешь вовремя – все одно, куклой сделаешься. Третья Нву называется. Это душа-память, только помнит она не настоящую твою жизнь, а все прошлые. Вот сколько мудрости и равновесия скопить успела – все твое, а нет – не обессудь, придется в этой жизни набирать. А последняя, Ярзур, ох и зыбкая, не душа – мох болотный. Без нее по жизни не пройти, а чуть слабину дашь – смертью твоей станет. Жажда это, ребенок. Коли жизни жаждешь – Бог тебе в помощь, да ведь жаждут-то обычно чего похуже, вот и расплачиваются – больно уж легко человек на эту удочку клюет. Павлик мой про все это сызмальства знает. Может, не так хорошо, как я, да ему и того хватало. А как ты в его жизни приключилась, так давай спрашивать, видать, боялся перепутать. Все к нам с Антониной в библиотеку бегал, расспрашивал да разнюхивал, перепроверял. «Девочка, – говорит, – Элечка, жить не хочет, на свет не глядит, душу вынимает. Все жду-жду, придет не придет, а она и думать обо мне забыла. Ой грехи наши тяжкие! Сердце у меня не на месте, Ядвигушка. Подсобила бы ты по старой дружбе, научила, как помягше ее душу-то вылечить». Я ж думаю, для доброго дела. Да и медлить с таким нельзя.

Ну и рассказала ему, супостату, мол, Ахнас, Пашенька, у нее замаялась, света впереди не видит, надо ей этот свет указать – все и наладится. Уложи, говорю, девушку свою спать как следует, травок ей завари, каких надо для сна крепкого да сладкого, это уж ты и без меня знаешь, а сам возьми круглое зеркальце, что в наследство от матери твоей досталось, в оправе-то серебряной, дождись сна крепкого, да и буди сразу за ведьминым часом, а там гляди не прозевай – зеркальце хватай, в него душу направляй, да к столу прижимай, убежать не давай и шепчи-шепчи слова ласковые, мир добрый да ладный рассказывай, душа успокоится – оправится, да с новыми силами жить засобирается, тут зеркальце от стола отворачивай, да душу с телом вновь сращивай, и будет тебе девочка лучше прежней. Ох и виновата я перед тобой, Элечка, ну да годы от немудрости-то не больно спасают. Теперь исправлять надобно. Ты одно пойми, полюбилась ты ему, он свою Дшат к тебе привязал и сам не заметил. Ты по ней к нему дорогу найдешь, а с ним и вызволишься. А там, глядишь, мы тебя и отвяжем, с ним-то, поди, не останешься. Ну да не думай об этом покуда, время придет – сама все поймешь, а сейчас тебе выбираться надо.

– Бабушка, спасибо, много рассказали, но я Настя, не Элечка. И похоже, вы про моего знакомого старичка рассказываете, да нет его в живых.

Настя тут же осеклась. Не пару ли минут назад она думала про все эти миры-истории, которые рассыпались. Старичка смерть… Коль мира нет – и смерти нет? Забормотала что-то.

– Полно, полно, живой он, тут не переживай. И ты живая, но не Настенька, а Элечка.

– Кто же тогда Настенька?

– Да была у нас в районной больнице женщина-медсестра, Настей звали, хорошая, сын и дочка, правда, муж так себе. Павлик ей яблоки возил, рассказывал. А потом что-то приключилось с ней. Не все ведомо, сгинула, судьба такая.

Наркозность показалась Насте раем, она услышала свое дыхание почти с хрипами, почти со стороны. «Не верю, сколько всему верила, опять все это врут мне, не верю». Слова повторялись в голове, все чаще и громче, клубок нарастал, пока не взорвался грохотом с эхом.

– Эльда!

Настя вспомнила, как в комнате Марины подошла к зеркалу, как рассматривала себя, но сейчас она не помнила ни единой черточки лица, одежды. Все ей тогда показалось странным, она машинально взяла со столика косметику и замазывала то тут, то там, пока не сменила облик на что-то рукотворное.

– Что же мне теперь, кто я? Что это за Павлик? – Настя, покачиваясь в неощутимом пространстве, осознала, что не знала имени старичка.

– Он и сам теперь не знает, как ему там. Сидит в башне, ждет у моря погоды. Ты бы проведала, может, у него выйдет ум из-за разума. Мы, старики, такие, обижаемся, а все ради внимания.

– Бабушка, а где я? Элечка? Настоящая?

– Да сидишь куклой, коту развлечение – о ноги потереться.

Переиначенная другим именем Настя почувствовала подобие тела, все из-за волосков