Пятый - Марк Рабинович

никто не ездит. Те же доброжелательные собеседники объяснили ему, что на гостиницу рассчитывать не следует. Итак, ему предстояло выбирать между автовокзалом и железнодорожной станцией в качестве убежища на ночь. Но автостанция, оказывается, закрывалась ночью и его милосердно лишили выбора. Чтобы попасть на железнодорожный вокзал, следовало пересечь полгорода по унылым, слабо освещенным улицам. Там, на вокзале, его ждал зал ожидания. Он никогда не был именно на этом вокзале, но не сомневался в том, что увидит, войдя в обитое потемневшими панелями помещение. В одном углу обязательно найдется старая полукруглая печь до потолка из окрашенного серой краской гофрированного железа, холодная, забытая и замененная радиатором парового отопления. В другом же углу, рядом с закрытым на ночь буфетом обнаружится неизменный алкаш, спящий под рваными тряпками. Там непременно будут деревянные скамьи с вьевшимися за полвека запахами еды и людей. На этих скамьях будут лежать обязательные для любого провинциального вокзала персонажи: бабулька, судорожно прижимающая к себе разноцветные узлы, и трое или четверо серых одеждой и лицом мужиков неопределенного возраста. Будет там и молодая усталая женщина, с головками двух детей на коленях. А посередине зала, на куче рюкзаков развалится компания молодежи, прижавшись к друг-другу так плотно, что невозможно разобрать кому принадлежит та или иная конечность. Венчать эту композицию будет гитара в чехле. Все это не должно было его раздражать, скорее умилило бы, но оказалось бы настолько привычным и обыденным, что он невольно замедлил шаги. Нет, на вокзал ему идти не следовало.

Куда же направиться? Командировка была короткой и все его вещи умещались в кожаной сумке уютно висящей на плече. В автобусе он успел подремать и спать не хотелось. Может быть погулять по городу, поиграть в пятнашки с тенью от уличных фонарей? Нет, не стоит, ведь что может быть унылее одинаковых тусклых пятиэтажек провинциального спального района? Оставалось море. Море он всегда любил и, как ему казалось, понимал. Прекрасен светлый аквамарин Далмации. Великолепна темная глубина черноморской волны. Но и серая Балтика, и седая зыбь Беломорья, тоже по своему хороши. Здешнее море, мелкое и мутное, не балует оттенками сине-зеленого, и все же это тоже море, оно тоже заслуживает уважения своей бескрайностью и мощью. Решено. И он пошел к берегу.

Улицы города, подсвеченные мутным желтоватым светом фонарей, остались у него за спиной. Здесь, на берегу, властвовал полумрак и лишь слабенький молодой месяц робко пытался протянуть тусклую лунную тропу по неподвижной черной глади воды. Вот на эту полу-размытую полоску он и принялся смотреть уставившись неподвижным взглядом в бледные просверки на воде. Поблескивание лунного света завораживало, успокаивало, вымывало прочь ненужные мысли. Да что там, оно вымывало вообще все мысли. Как хорошо было не думать. И тут он услышал мягкие, осторожные шаги по песку. Когда на ночном, пустынном и не освещенном берегу, ты слышишь приближающиеся шаги, можно подумать что угодно. Например, что каких-нибудь лихих людей заинтересовала сумка с двумя парами грязного белья и зубной щеткой внутри. Возможно, они надеются найти еще что-либо ценное помимо остатков командировочных, которых, впрочем должно хватить на плацкартный билет до дома и пару бутербродов в привокзальном буфете. Или же, ночным гостям просто хочется покуражиться спьяну над беззащитным человеком. Но нет, тогда бы они не подкрадывались столь тихо. Наоборот, они подходили бы тяжело топая сбитыми ботинками, подбадривая себя нарочито громкими бессмысленными фразами и тупо гогоча. К тому же, их бы опережала устойчивая волна дешевого перегара. Вместо этого в дуновении затихающего вечернего бриза ему почудился едва уловимый цветочный аромат. Заинтригованный, он обернулся. В слабом свете нарождающегося месяца с трудом можно было рассмотреть расплывчатые очертания человеческой фигуры и все же он сразу понял, что это женщина.

– Кто там? – спросил негромкий голос, подтверждая его догадку.

Странно, но в ее голосе не было страха, несмотря на поздний час, темноту и пустынный берег. Позже он узнал, что она просто-напросто не умела бояться. Ее звали Александра, Саша Вержбицкая.

Но в тот момент он этого еще не знал и пристально вглядывался в полумрак, стараясь разглядеть незнакомку. Ему это так и не удалось и Саша навсегда осталась для него неясным силуэтом, квинтэссенцией недосказанности, расплывчатой мечтой. Можно ли полюбить женщину, которую ты так толком и не увидел? Наверное, это подобно любви слепца, который замирает от тембра нежного голоса, шелковистости кожи, аромата дыхания. Но то инвалид, который взамен за отнятое у него зрение получил обостренное обоняние, осязание, слух. Почему же ему, здоровому и полноценному, вдруг показалось ненужным зрение? Может быть потому что полумрак все равно не позволял ее увидеть? Возможно и даже наверняка. Зато необычайно обострились остальные чувства. Слух теперь различал шипение волн, набегающих на берег, шлепание птичьих лапок по песку, шуршание опавших листьев. И, конечно же, мельчайшие обертона ее голоса. Его слух стал столь избирательным, что, казалось, сам Моцарт мог бы ему позавидовать. Обоняние тоже стало фантастически острым, готовым поспорить с чувствительным газоанализатором, регистрирующим каждую молекулу. Все ароматы мира были здесь и сейчас.

Потом что-то странное случилось со временем. Всегда такое неторопливое и плавное, прежде он текло размеренно, минута за минутой, час за. часом, день за днем, как и полагается порядочному времени. Но этой ночью время как будто взбесилось. Оно то начинало торопиться, так что минуты неслись стремительно сменяя одна другую, как будто и не было в них секунд, то замирало неподвижно, как будто застряло, зависло на одной, самой важной секунде. Отдельные эпизоды исчезли, пропали из памяти, как и не было их, оставив по себе лишь гамму непроизносимых ощущений. Другие же помнились так ясно и четко, как будто были запечатлены на каком-то безумном носителе с фантастически высоким разрешением.

Что же произошло там, на пустынном берегу? О, как хотелось бы думать, что то что случилось в ту стремительную ночь было всего лишь мимолетной интрижкой, удовлетворением похоти, ни к чему не обязывающим приключением, о котором так забавно будет рассказывать приятелям за кружкой пива. Как бы это было просто и не было бы потом так тоскливо по ночам. Но нет, приходилось признавать, что в ту ночь с ним случилось то, с трудом называемое, о чем он столь сильно мечтал и чего столь же сильно опасался. И все же это не было любовью с первого взгляда, с горькой усмешкой подумал он. Сумрак не позволил разглядеть ее лицо, какой уж тут взгляд? Потом он представлял себе ее черты, которые так и не сумел увидеть и разнузданное