Происхождение Второй мировой войны - Игорь Тимофеевич Тышецкий

изначально проявляли желание участвовать в ней. К «несговорчивым» финансистам относилась, например, крупнейшая банковская группа США во главе с Морганами, которая публично объявила, что ограничит свою активность в Германии выполнением финансовых обязательств перед странами Антанты 80. Однако дальнейшее развитие событий вовлекло и этих банкиров в кредитование немецких проектов.

Эти проекты, кстати, часто носили социальный характер, что вообще ставило под сомнение их окупаемость и, соответственно, возврат денег. Особенно много социальных проектов было среди муниципальных заимствований. В разных городах за счет общественных фондов не только модернизировались, скажем, линии электросетей, но строились также новые жилые здания, больницы, театры, спортивные сооружения. В начале 1928 года в Соединенных Штатах находились на рассмотрении 235 муниципальных заявок из Германии на предоставление кредитов на общую сумму в 1,5 миллиарда марок 81. Как ни странно, главными противниками финансирования подобных объектов выступали не сами кредиторы, а немецкие банкиры. Ялмар Шахт видел в них социалистические тенденции и считал обузой для экономики Германии. Он даже придумал для нового явления особый термин — «холодная (пассивная) социализация» (Kalte Sozialisierung) 82. Позже, придя к власти, нацисты ловко воспользовались теми социальными достижениями, основы которых были заложены еще в Веймарской республике.

Первым среди американцев, еще в конце 1927 года, забил тревогу молодой, но очень способный финансист, уполномоченный по репарациям Паркер Джилберт. Он испугался, что отягощенная необходимостью погашения американских кредитов германская экономика перестанет выплачивать репарации, и предложил капитализировать их в репарационные бонды, которые смогли бы приобретать американские инвесторы 83. В течение двух лет Джилберт пытался достучаться до «безрассудных», как он их называл, американских банкиров. Но нашел понимание лишь в Государственном департаменте, который занял, однако, двусмысленную позицию. Помощник государственного секретаря США Уилбур Карр попросил американского посла в Германии Джейкоба Шурмана обратить внимание германского правительства на то, что Америка «может оказаться вынужденной, как с точки зрения собственных интересов, так и ситуации в целом, серьезно рассмотреть меры по контролю над бездумными заимствованиями» 84. Действительно, в получившей доступ к американским финансам Германии кредиты с готовностью брали все, включая отдельные немецкие города и земли. И американские банкиры в большинстве случаев предоставляли их. Госдеп США прекрасно понимал, чем это может закончиться. Но пикантность ситуации состояла в том, что решительно воздействовать на собственных финансистов американские дипломаты не стали. Они предпочитали вести речь о «бездумных заимствованиях», но не о «бездумном кредитовании», и старались противодействовать исключительно «социальным кредитам» 85. Американский посол Шурман пытался отделить «социальное» кредитование от «производственного». Он предостерегал Вашингтон, что «предоставление значительных кредитов германским муниципалитетам приведет германскую экономику к катастрофе» 86. Но ничего не говорил о кредитах германскому бизнесу. Никто в США до начала Великой экономической депрессии не хотел подвергать сомнению банковские программы зарубежных инвестиций.

В конце 1920-х годов в Германии сложилась очень непростая финансовая ситуация. Немцы с готовностью брали американские кредиты, а янки с радостью их предоставляли, хотя в обеих странах присутствовало понимание опасности продолжения подобной практики. Джилберт и Шахт добились даже создания в Германии правительственного Совета по иностранным кредитам, без одобрения которого муниципальные заемщики не могли их брать. Одобрение Совета означало, что правительство берет на себя ответственность за кредит. Поначалу новому органу удавалось блокировать некоторые крупные займы, но муниципалитеты очень быстро нашли способы обходить Совет. Придуманная ими схема позволяла считать заимствования внутренним, а не зарубежным делом. Действовала она так. Город формально брал взаймы у родного немецкого банка, а взамен передавал ему городские облигации, которые немецкие банкиры тут же размещали за рубежом, чаще всего в Голландии, откуда ценные бумаги попадали уже в Америку, выступавшую их конечным бенефициаром. Если дело о подобном заимствовании попадало в Совет, городские власти обычно делали круглые глаза и уверяли, что были не в курсе иностранного происхождения денег 87. Другая схема предполагала создание частных компаний с городским участием. Тогда получалось, что кредит формально берет частная фирма, хотя в конечном итоге львиная доля получаемых средств оседала на муниципальных счетах. Так, например, из 6 миллионов марок, взятых в кредит одной люнебургской компанией, 3,9 миллиона достались городским властям Люнебурга 88.

Подобных примеров было множество. И Совету по иностранным кредитам приходилось проявлять чудеса изворотливости, чтобы докапываться до истины, разрешать одни заимствования и запрещать другие, выдерживая при этом жесткое давление со стороны Рейхсбанка, требовавшего запретить все муниципальные займы. Пойти на такое кардинальное решение правительству было непросто. Муниципальные заимствования имели, как правило, социальный подтекст, и их отмена могла привести к осложнениям в регионах. Шахт и Джилберт рассуждали с точки зрения оздоровления финансов Веймарской республики и согласованной с Союзниками схемы уплаты репараций. Любое германское правительство должно было, кроме этого, иметь в виду еще и вопросы внутренней ситуации в стране. Поэтому вместо полного запрета кабинет определил лимит на муниципальные займы, установив его верхнюю планку на 1928 год в 350 миллионов марок 89. О том, насколько важно это было для правительства, говорило письмо германского министерства иностранных дел в посольство в Вашингтоне, где послу предписывалось разъяснить американцам, что «мы принимаем на себя ответственность за то, что возврат кредитов не помешает выплате репараций» 90, хотя правительству очень не хотелось связывать себя подобными обязательствами.

Другим рискованным сектором кредитования в Веймарской республике было сельское хозяйство. Несмотря на очевидную убыточность большинства фермерских, прежде всего крупных, хозяйств, германские экономисты, а вслед за ними и американские финансисты полагали, что аграрный сектор призван сыграть решающую роль в оздоровлении немецкой экономики. В результате к 1929 году в сельское хозяйство Германии была вложена гигантская сумма в 7,5 миллиардов марок. Лишь 1,5 миллиарда из них продолжали работать, а остальные 6, по признанию германского министра сельского хозяйства Мартина Шиле, «исчезли навсегда, растворились в плохих урожаях, огромных и неблагоприятных инвестициях, чрезмерных процентных ставках» 91. Тем не менее фермеры продолжали настаивать на новых финансовых вливаниях. В условиях постоянного роста сельскохозяйственной задолженности правительство во многих случаях старалось закрывать глаза на требования аграриев, чем успешно пользовались нацисты. Когда в 1928 году в Вестфалии начались волнения фермеров, занимавшихся разведением скота (причиной стало резкое повышение тарифов на ввозимые корма), нацисты были единственными, кто учел в своей программе требования крестьян. Протесты в Вестфалии носили массовый характер. В отдельных акциях участвовали до 100 тысяч человек, но ни одна партия не обратила на это серьезного внимания. А рвущиеся к власти нацисты включили требования фермеров — введение выгодных тарифов, освобождение от налогов, дешевые кредиты и другие — в свою агитацию 92.